Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [37]
Все материалы Арно передавал Быстролетову на заграничных встречах – как правило, во Франции или Германии, иногда в Бельгии или Швейцарии. Так, он ухитрился привезти в Париж шифровальную книгу и коды – на одну ночь для копирования. Если не считать пристрастия к алкоголю, Арно оказался почти идеальным объектом вербовки.
Олдхему не исполнилось и 40 лет, но он уже успел разочароваться в жизни. В МИД он работал с 1914 года, понюхал пороха на войне как пехотный лейтенант, хотел служить в военной разведке, но прошение было отклонено, поскольку Foreign Office желал заполучить его обратно в консульский отдел. В 1927 году Эрнест женился – то ли по любви, то ли по расчету – на женщине старше себя, с двумя детьми от первого брака, зато с некоторым капиталом. Супруги приобрели дом в хорошем районе, который вскоре пришлось заложить под кредит.[186] В браке Олдхем не был особо счастлив, и по службе продвинулся лишь клерком в шифровальный отдел. Ему хотелось поправить финансовые дела, когда он тайком посетил советское полпредство. Разовое стало регулярным, он осознавал, что пошел на государственное преступление, но, похоже, не считал это предательством родины – ведь он не выдавал ничего, что угрожало бы обороноспособности страны. Дипломатическая переписка лишь приоткрывала некоторые нюансы международного положения. Но благополучие СССР с его ускоренной индустриализацией напрямую зависело от этого положения, и в Кремле хотели знать всё о раскладе интересов и сил в Европе, Азии, да и во всём мире.
17 ноября 1932 года заместитель председателя ОГПУ Балицкий подписал приказ:
«За успешное проведение ряда разработок крупного оперативного значения и проявленную при этом исключительную настойчивость – награждаю: Быстролетова Д.А. – сотрудника ИНО ОГПУ – боевым оружием с надписью: “За беспощадную борьбу с к.-р. [контрреволюцией] от Коллегии ОГПУ”».
По традиции, зародившейся в ВЧК, маузеры и браунинги с гравированной серебряной накладкой были главной наградой для разведчиков. Быстролетов к тому же не состоял в штате ОГПУ, до конца 1935 года числился в Наркомтяжпроме, так что высшего знака признания заслуг для него в то время и быть не могло.
Правда, методы его борьбы подчас оказывались далеки от героизма, хотя и становились сильнейшим испытанием для нервов – тем, что сам он называл «добровольной отдачей себя на поругание». Вжившись в роль обаятельного аристократа, Дмитрий сам загнал себя в ловушку. Интерес миссис Олдхем к красавцу-мужчине перерос в домогание, и Быстролетову пришлось заняться с ней любовью в день отсутствия супруга в доме на Пемброк Гарденс.
«Ганс был не в том положении, – сообщал Кин, – когда можно отвергнуть отчаявшуюся [то есть решившуюся – И.П.] на такой поступок женщину».
Результаты исключительной настойчивости, оформленные должным образом, ложились на стол Сталина. Генеральный секретарь ВКП(б), судя по пометкам, внимательно изучал эти документы.
«Среди всех хорошо информированных военных атташе в Токио существует единодушное мнение, что японские армейские круги убеждены в том, что война с Россией рано или поздно неизбежна, – выделил он в переводе доклада, отправленного 9 декабря 1932 года английским послом в Токио министру иностранных дел Джону Саймону. – Недалеко то время, когда Владивосток станет базой, откуда будут возможны воздушные рейды на города японского архипелага… Захват Японией Приморья устранил бы эту опасность и округлил бы территорию Маньчжурии, превратив ее в единое целое… По-видимому, таковы соображения, которыми руководствуется генеральный штаб».
Меморандум военного атташе, посланный в Лондон 5 января 1933 года, содержал не только важные данные о военной промышленности Японии, но и выводы: в ближайшее время Япония будет занята операциями против Китая, в частности – в Маньчжурии; возможность конфликта с США еще считается отдаленной.
«Я прихожу к тому мнению, что теперешняя активность и решение о перевооружении японской армии направлены главным образом против России».[187]
До первых столкновений с японцами на советско-маньчжурской границе оставалось чуть более года.
Благодаря донесениям Ганса-Переньи в Москве знали о закулисье Лозаннской и Женевской конференций лета 1932 года по вопросу германских репараций и военных ограничений. Берлин был решительно настроен добиться их пересмотра, поскольку «далее Германия не может существовать с армией в 100 тыс. человек».
«Макдональд[188] ясно высказывался за полную ликвидацию репараций, а французы решительно этому противились, в то время как немцы сразу же дали понять, что они готовы на компромисс, лишь бы прийти к какому-либо соглашению… Никакого соглашения между Эррио[189] и Папеном[190] о политических уступках Франции в целях содействия Папену в его борьбе с приходом к власти Гитлера не достигнуто, равно как не получено от Папена обещания, что Шлейхер[191] объявит диктатуру в целях недопущения Гитлера к власти. Никакого соглашения по вопросу о германских вооружениях (увеличение Рейхсвера и пр.) не достигнуто, хотя по всем этим вопросам обмен мнениями состоялся. Макдональду не удалось реализовать свой план о секретном соглашении руководящих политиков европейских государств о необходимости на период [мирового экономического] кризиса воздерживаться от будирования вопросов, способных обострить межгосударственные противоречия».
