Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [30]

Высшее образование он завершил экстерном, да и то скорее по служебной необходимости. Летом 1927 года Быстролетов поступил в Украинский вольный университет, где также существовал юридический факультет, и следующей весной получил диплом доктора права со специализацией во внешней торговле. В торгпредстве СССР его повысили в должности – назначили экономистом.

«Я вел двойное существование – скромного и нарочито незаметного экономиста в большом торговом учреждении и неизвестного со многими масками на лице, играющего на десятке невидимых сцен разные акты всё той же страшной трагедии смертельной борьбы между старым и новым, – рассказывал Дмитрий Александрович в «Путешествии на край ночи». – После нескольких успешных операций мы обнаглели, я стал выдавать себя чехам за проезжего американского дельца. Конечно, это было опасно в таком небольшом городе, но нам везло; я верил в себя, в свой ум, ловкость и смелость. Это было время напряженной работы и быстрого внутреннего роста; новые горизонты открывались там, где вчера всё казалось изученным, и вместе с тем по-прежнему ощущалась потребность в дальнейшей работе над собой. Иногда целые ночи я просиживал над книгами, а затем немедленно пожинал плоды своих усилий, и дни летели праздничные и желанные».[152]

Летом 1929 года он на месяц уехал из Праги, получив отпуск, который провел у матери в Анапе. И снова не узнал, что бдительные северокавказские чекисты опять запросили Москву, не пора ли «принять меры к его секретному изъятию», а Центр ответил намеком – не лезть не в свое дело.

Вспоминая о своем эмигрантском увлечении коммунистическими идеями, Быстролетов писал: «Равнодушный мир представлялся мне твердыней, которую надо взять с боя». Разведку он воспринимал как тайный фронт борьбы за освобождение человечества от оков капитализма. Но эта великая цель не всегда соотносилась с практикой, и Быстролетов порой удивлялся гротескности момента: на неприглядные операции и необходимые для его работы буржуазные прихоти уходили честные деньги рязанских и тульских колхозников.

«За всю зарубежную жизнь для себя я не сделал ни одного глотка алкоголя, не выкурил ни одной сигары и сигареты, не спустился ни разу в ночной кабак, – оправдывался Дмитрий Александрович. – Но я научился делать это для них [своих противников], и делал хорошо, совершенно естественно».[153]

Когда в Тайшете начальница медсанчасти попросила з/к Быстролетова нарисовать что-нибудь из заграничной красивой жизни, он припомнил берлинские «Фемину», «Какаду» и «всё, что было». Ни один любитель хорошенько повеселиться не мог пропустить «Femina-Palast» и «Kakadu» – самые большие и модные ночные клубы германской столицы. В одной из своих повестей Быстролетов обмолвился, какое это было редкое удовольствие – изображать «своего», заходя в бар или дансинг, и осознавать, что своей работой вколачиваешь гвозди в гроб старого мира.

Глава четвертая Слово «надо»

Быстролетов недолюбливал печатную машинку. Слова подбирались легко и свободно, когда он брал перьевую ручку и склонялся над чистым листом бумаги. Наверное, это вопрос привычки. Ни в лагерях, где он украдкой сочинял книги, чтобы не сойти с ума, ни на явках резидентуры никаких машинок не было.

«Дорогие читатели, никогда не завидуйте разведчику, который надевает утром шелковый халат, днем садится за хорошо сервированный стол, а ночью спускается в дорогой кабак под руку с красивой женщиной, – выводил Дмитрий Александрович мелким округлым почерком. – Помните – у него в заднем кармане брюк припасен браунинг, чтобы вовремя застрелиться!»[154]

Конечно, это было преувеличением, эффектным акцентом. Оружие компрометирует, а нелегал старается избегать всего, что может дать повод усомниться в исполняемой им роли. В крайних же случаях оно становится аргументом силы – разведчик обязан спастись и выжить. Пистолет и еще не засвеченный паспорт ему в 1933 году в Лондон привезла жена. Он ходил тогда по лезвию бритвы, нутром ощущая опасность разоблачения… Быстролетов задумался, привычным жестом пригладил седую бородку и вдруг представил ее – нет, не Марию, а другую женщину. Ту, у которой и сорок лет спустя, если бы они повстречались, просил бы прощения на коленях. И он позволил себе записать убийственно откровенную фразу:

«Как и заключение, разведка уродует души и жизнь не только прямо, но и косвенно – посторонних людей, которые вынуждены с ней соприкоснуться».[155]

Успех в работе разведчика неизбежно связан с обманом, зачастую изощренным, и умением пользоваться человеческими слабостями или симпатией. От таких побед остается горький привкус. Но в 1927 году Быстролетов этого еще не понимал. Задание Самсонова-Гольста – обольстить и завербовать сотрудницу французского посольства – показалось ему любопытным приключением.

«Заинтересуйте ее культурными темами, а потом инсценируйте любовь, – советовал резидент. – Только не спешите! Даю вам год или два. Потом делайте предложение. Предложите увезти ее сначала в Москву, а потом в Вашингтон, куда вас якобы отправляют в десятилетнюю командировку на должность второго секретаря посольства… Когда она клюнет, и физическая близость войдет в потребность, вы вдруг объявите, что Москва боится предательства и нужно какое-нибудь доказательство искренности перехода к нам – так себе, какой-нибудь пустячок, пара расшифрованных телеграмм. Потом еще. Даст один палец – потребуйте второй, после руку… Нам нужны шифры и коды, вся переписка посольства».