Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [28]

Дмитрий Быстролетов говорил горячо и искренне, но не ради этого короткого выступления он приехал в Москву. Ему предстояла совершенно особая встреча.

В начале 1925 года в Праге сменился резидент ИНО. Ранняя советская разведка – это время самоучек, у которых в лучшем случае имелся опыт подпольной работы до революции и в годы гражданской войны (как у руководителя закордонной разведки ВЧК и начальника ИНО Меира Трилиссера). Способные люди отбирались сквозь сито сложнейших задач, отсутствие необходимых навыков возмещалось умением быстро приобретать их на практике.

Николай Самсонов, которого в ИНО считали «преданным и добросовестным работником», до назначения в Чехословакию работал в репатриационной комиссии СССР в Турции. Он свободно говорил по-немецки и по-французски, поскольку с отличием закончил гимназию, поступил в Московский университет, но вскоре сменил студенческую тужурку на юнкерскую шинель и в 1917 году прошел ускоренный курс Александровского военного училища. Если многие его однокашники в дни октябрьского переворота сражались за временное правительство, то сам он перешел к большевикам. Умный, энергичный молодой прапорщик стал комиссаром штаба Красной гвардии, вступил в ВКП(б), а в августе 1918 года был назначен комендантом агитационного поезда имени Ленина, курсировавшего по фронтам гражданской войны в Поволжье и Украине. В 1920 году Самсонова забрал к себе Дзержинский – в Особый отдел ВЧК. А через пару лет его перевели в ИНО.

В Чехословакии он носил фамилию Гольст и прикрывался должностью второго секретаря полпредства. Николай Григорьевич быстро сообразил, что энергичного студента-эмигранта, знающего иностранные языки и увлекшегося марксизмом, можно и нужно привлечь к разведывательной работе.

«В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будет говорить очень важное лицо. И действительно, меня отвели в бывший долгоруковский особняк, где в маленькой комнате на диване лежал одетым усталый сонный мужчина средних лет, а рядом на стуле, задом наперед, положив руки на спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, раскосый. Был еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора зависит моя будущая судьба. Потом мне сказали, что лежал Артур Христианович Артузов, а сидел Миша Горб[144], тогдашние руководители нашей разведки.

Мне шел двадцать пятый год, я был недурен собой и одет в мой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он взглянул на меня и стал угрюмо смотреть в угол. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся разглядывать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку.

– Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте всё о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли.

Я рассказал всё честно и прямо о своем происхождении, о похождениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов же хохотал при рассказе о комичных эпизодах моей прожитой жизни. Рассказ о себе я закончил так: “Я бежал не из страха перед фронтом, а из-за чувства, что воевать у белых мне не за что. Но я не трус, не пацифист, не вегетарианец!”.

Выслушав, Артузов обратился к Горбу:

– Ладно, ладно, Миша, всё проверим, всё в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно. – Горб молчал. – Где, по-вашему, вы могли бы работать у нас?

– Я не знаю… – начал я, но, видя, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: – Там, где опаснее.

Артузов открыл глаза и, не шевелясь, стал рассматривать меня с головы до ног. Горб тоже уставился одним глазом. Переглянулись. Посмотрели опять.

– На переднем крае нападения! Рискованнее всех труд вербовщика: сказал не то, повернулся не так – и за всё немедленная расплата! Собачья жизнь, знаете ли, – вечером не знаешь, долежишь ли до утра, утром не ведаешь, дотянешь ли до своей постели.

Я ответил:

– Это мне подходит!

– Подойдет, – решил Артузов[145].

Горб кивнул:

– Да, у него есть то, чего, например, полностью лишен я, – личное обаяние.

– Проверим в деле, подучим и пустим по верхам, понимаешь, Миша, по верхам. – Артур Христианович поднял руку и пошевелил в воздухе пальцами. Потом повернулся ко мне и закончил: – Вот посмотрим, чего вы стоите!».[146]

«– Опаснее всего вербовать друга в стане врагов! – сказал Артузов…

Я не имел никакого представления об этой работе, но храбро сказал:

– Ну, что ж, я хотел бы быть вербовщиком.

– Ладно, идите. Посмотрим, – закончил разговор Артузов. – Желаю успеха».

Пустить по верхам подразумевало:

«Надо использовать его выгодную наружность, знание языков, общий культурный уровень. Он может нравиться людям наверху общества, и это редкая у наших людей черта».

Это разъяснение Артузова осталось в черновике другой рукописи Быстролетова.[147]

Неизвестно, насколько честно и прямо он тогда рассказал о себе. Но если бы и признался, что прежде служил на белом флоте, то этим не смутил бы начальника советской контрразведки. Артузов – умнейший, блестяще образованный чекист, пользовавшийся доверием Дзержинского – отличался редкой проницательностью и умением разбираться в людях. «Опавший лист не возвращается на ветку», – говорил он о тех, кто усомнился в идеях непримиренчества и согласился сотрудничать. Артуру Христиановичу приходилось вовлекать в операции чрезвычайной важности не просто «бывших», а даже активных недругов советской власти. Одна из них – «Синдикат-2» – закончилась арестом Савинкова; другая – «Трест», дезинформационная игра с монархической эмиграцией, – еще продолжалась.