Вербное воскресенье - [10]

Почти все мои предки переселились из Европы напрямую в Индианаполис, кроме Петера Либера и Софии де Сен-Андре, которые какое-то время держали бакалейную лавку в Нью-Ульме, в Миннесоте. После ранения Петер вернулся с войны с множеством рассказов о процветании Индианаполиса. Нью-Ульм по сравнению с ним казался пустыней.

Посему Петер, если верить дяде Джону, добился встречи с одним из секретарей Оливера П. Мортона, губернатора штата Индиана. Губернатору требовался человек, хорошо владеющий немецким, — для связей с общественностью. Платили хорошо и вовремя, поэтому Петер проработал на губернатора до самого конца войны.

В 1865 году Петеру улыбнулась удача. Крупнейшая городская пивоварня называлась «Гэк и Райзер». После смерти владельцев фирму выставили на торги, Петер купил ее и переименовал в «П. Либер и К°». Он не имел ни малейшего представления о пивоварении, но нашел знающего мастера по фамилии Гейгер и принялся производить пиво Либера. С самого начала бизнес пошел в гору. Петер уделял особое внимание продажам, в которых он поднаторел. Не гнушался он политических интриг и сговоров с салунами.

Петер всегда был политически активен. Это помогало выбивать питейные лицензии для своих клиентов — владельцев салунов и баров. До 1880-го он был убежденным республиканцем, как все ветераны Гражданской войны. Но в 1880-м республиканцы под влиянием Методистской церкви включили в свою программу пункт, рекомендующий избирателям отказаться от торговли пивом и крепкими напитками. Это были первые ласточки «сухого закона». Такая позиция вредила интересам Петера. Разозленный, он тут же превратился в демократа — активного, агрессивного демократа.

Петер Либер щедро жертвовал деньги на избирательную кампанию Гровера Кливленда, особенно в 1892 году, когда тот был избран президентом во второй раз. В благодарность в 1893 году он был назначен генеральным консулом Соединенных Штатов в Дюссельдорфе.

Петер Либер продал свою пивоварню британскому синдикату. Синдикат, в свою очередь, назначил управляющим фирмой старшего сына Петера, моего прадеда Альберта.

В 1893 году Петер вернулся в Германию, купил там замок на Рейне, рядом с Дюссельдорфом. Он принял от президента Кливленда назначение генеральным консулом Соединенных Штатов в Дюссельдорфе. Дядя Джон пишет:

«Он повесил над своим замком американский флаг, передоверил свои церемониальные обязанности подчиненным и провел остаток дней в роскоши и богатстве.

Его сын Альберт, который даже не закончил колледжа, остался в Индианаполисе и руководил пивоварней. Раз в год он наведывался в Лондон с отчетом к новым владельцам».

Итак, дядя Джон дал подробное описание жизни четырех моих предков, привезших в эту, тогда еще практически дикую, страну девичью фамилию моей матери — Либер и фамилию отца — Воннегут. Остались еще два прадеда, две прабабки, два деда с женами и мои родители.

Скажу честно, больше всех меня занимает биография Клеменса Воннегута, того самого, который умер на обочине дороги.

«Клеменс Воннегут по собственной воле стал эксцентричным человеком, — пишет дядя Джон. — Несмотря на то что его предки были католиками, он провозгласил себя атеистом и вольнодумцем».

Так же, как и я.

Но правильнее было бы назвать его скептиком, отвергающим веру в непознаваемое.

Скептик — подходящее звание и для меня.

Тем не менее он был образцовым викторианским аскетом, жил скромно и чурался всяких излишеств.

Я стараюсь. Я больше не пью, но дымлю, как дом при пожаре. Я однолюб, но женат вторым браком.

Он преклонялся перед Бенджамином Франклином Рузвельтом, которого считал «американским святым», и третьего сына назвал в его честь, не следуя церковному календарю.

Я тоже назвал своего единственного сына в честь американского «святого», Марка Твена.

«В знак признания заслуг на ниве общественного образования, — продолжает дядя Джон, — его именем назвали одну из городских школ. Он был блестяще образован, начитан, написал множество статей, отражавших его взгляды на образование, философию и религию. Он даже написал речь для собственных похорон».

Эта речь, кстати, появляется в XI главе данной книги — в главе, посвященной религии. Недавно я читал ее вслух своему сыну Марку, агностику, который стал врачом, но когда-то, заканчивая колледж, собирался стать унитарианским священником.

Марк выслушал речь, помолчал и сказал:

— Смелый человек.

Читая эту речь, вы отдадите должное смелости Клеменса Воннегута, особенно если играете в шахматы, как Марк.

Примечание: мне не хватит смелости завещать, чтобы на моих похоронах прочли речь Клеменса Воннегута.

Возвращаясь к дяде Джону.

Еще один из прапрадедов Курта Воннегута-младшего, прославивший свое имя Генри Шнулль, переехал в Индианаполис из городка Хаусберге в Вестфалии лет за десять до Гражданской войны. Они с братом еще в Германии побывали в учении у купца, знали, как торговать и вести расчеты. Сперва они занялись закупкой продуктов на фермах центральной Индианы: на крытой повозке объезжали окрестных фермеров и покупали зерно, масло, яйца, кур, соленую и копченую свинину, чтобы потом перепродать в городе.

Они работали не покладая рук и через какое-то время стали возить свой товар в Мэдисон или Джефферсонвилль, штат Индиана. Их громадные баржи ходили по рекам Огайо и Миссисипи аж до Нового Орлеана. Братья по очереди сопровождали баржи и продавали груз в Новом Орлеане. Выручив за товар неплохие деньги, братья брали в Новом Орлеане кофе, ром и сорго, который называли «новоорлеанской мелассой». Потом они вели баржи вверх по реке, в Цинциннати или Индианаполис, где снова получали навар. Говорят, они привели в Индианаполис один из последних караванов с Юга, после чего конфедераты перекрыли речное снабжение в районе Мемфиса. Цены на сорго и кофе взлетели до небес, и братья Шнулль заработали достаточно денег, чтобы открыть оптовую торговлю бакалеей и построить склад, который все еще стоит на углу Вашингтон-стрит и Делавэр-стрит в Индианаполисе. Вначале их фирма называлась «А. и Г. Шнулль», потом «Шнулль и компания». После завершения Гражданской войны Август заявил, что он заработал достаточно денег и хочет вернуться в Германию. Он продал свою долю Генри и увез с собой в Хаусберге двести тысяч долларов. Там он купил себе усадьбу и жил, как аристократ, до самой смерти в 1918 году.