Вербариум - [20]

– Не то чтобы звал… Но… В общем, да, я это был. Я! А ты, – он подошёл, осторожно взял её за руки, – ты не уйдёшь?

– Так некуда мне уходить, – она печально опустила голову.

– Отлично! Ну, теперь мы им зас… Мы им покажем! А жить у меня будешь. Вот они у нас запляшут. Пока существуют такие Божественные, нам никакие хренотени не страшны!

Много чего пришлось пережить писателю и его прилагательному. Не очень-то обрадовались неприличные, ставшие в мире людей уже почти хозяевами, такой гостье. Несильно-то хавал пипл творения писателя – без ругательств да похабщины, неформат-с, однако. Но не сдавались наши герои. Днём и ночью светила Божественная своему писателю. Днём и ночью творил писатель, неся вдохновение в массы. И постепенно, понемножку начало отступать злобное и похабное.

Говорят, спустя время у писателя и его Божественной даже дети родились. После пышной свадьбы, разумеется. Но это уже совсем другая история…

Имя

Ника Батхен Имена не выбирают Рассказ

…Пегая коротконогая корова с отвислым выменем уже лежала. Бурая тощая ещё держалась на ногах – тяжело ворочая лобастой башкой, она пробовала дотянуться языком до кровоточащих язв на боках. Где-то за стенкой плакал телёнок.

– Вчера ещё были здоровы, – угрюмо сказал Первый-Сноп, староста Речицы и самый справный мужик в деревне.

– У меня три свиньи в язвах и у тёлок прыщи по шкуре пошли, – поддакнул Лисий-Хвост и запустил пальцы в клочкастую рыжую бороду. – У Того-Кто-Спит овцы хворают, у Волчьей-Мамы бык ослеп – забивать пришлось.

– К шептухе ходили? – для порядку спросил Первый-Сноп – и так было ясно, что бегали и не раз.

– Ходили, как же не ходить – настой змей-травы дала, хлевы чистить велела чаще, хворую скотину наособицу от здоровой водить – так они ж поутру все здоровые все в одном стаде были… – запричитала вполголоса толстая Прялка-Прялка, хозяйка недужных коров.

– Того и гляди, хвороба на людей перекинется, – Первый-Сноп с отвращением почесал комариный укус на предплечье, – решать надо, сход собирать.

Лисий-Хвост обречённо вздохнул:

– И без схода всё ясно. На поклон пора до красноглазого – без него нам никак не сдюжить.

Первый-Сноп сплюнул в истоптанную солому – волшебников в Речицу не заходило последние три зимы, и никто об этом не плакал. По обычаю красноглазые являлись на зов общины и помогали сдюжить с напастями – от засухи до морового поветрия. По обычаю же в благодарность (а впрочем, и просто так) они имели право на любой срок остановиться в любом доме и забрать у общины всё, что приглянется, – от расшитого рушника или курицы до коня, сохи, безымянного малыша или отрока, ощутившего в себе Дар. Последнее было особенно дурно. Имя волшебника было ключом к власти над ним. Любой, кто знал детское имя волшебника, мог причинить ему вред – сам или выдав тайну другому красноглазому. Поэтому, войдя в силу и выучив те заклинания, из-за которых белки глаз навеки наливаются кровью, волшебники обычно возвращались к родным очагам и вырезали под корень всех, кто мог знать их имя, – родителей, братьев, товарищей по играм, а то и село или квартал целиком. Лишний раз звать красноглазых значило приманить беду – обращались к ним только в крайних случаях. Но сейчас, похоже, был край…

– Пошли, сосед! – Первый-Сноп погрозил кулаком наладившейся было выть Прялке-Прялке и пинком отворил дверь хлева.

Позеленевший от времени медный колокол висел между двух могучих, в рост человека столбов, как положено, посереди Сходной площади. Первый-Сноп нагнулся, кряхтя, подлез под тёмный купол и дёрнул колокол за язык. Медь тяжело загудела.

– Взываю, – голос плохо слушался старосту, он откашлялся и начал снова. – Взываю к защите Мудрых, ищу покровительства Сильных, припадаю к стопам Могучих, во имя клятвы, связавшей Цветок-Укропа и Меднорукого, прошу помощи мирным людям из Речицы.

Староста сглотнул и закончил совсем не величаво:

– Скотий мор у нас, бурёнки-кормилицы мрут, овцы, свиньи. Уж подсобите, добрые господа…

Колокол гулко бухнул. У Первого-Снопа заложило уши. Услышано. Главное, чтобы хоть один из красноглазых шлялся поблизости – запоздай помощь хоть на неделю, и спасать по хлевам будет некого.

Лисий-Хвост всё топтался неподалёку:

– Пойдём, что ли… это… за помин души опрокинем. По кружечке хоть – у меня на златоцвете настояна.

Первый-Сноп согласился нехотя – до выпивки он был не большой любитель, но в деревне на непьющих косились – мало ли что они там себе в мыслях имеют, что добрых людей чураются.

На краю площади стояли три резных истукана – Колоса, покровителя пахоты и страды, Матёрого, владыки приплода и урожая, и Тура, хозяина стад. Первый-Сноп погрозил им кулаком – уголья от похвальных костров едва остыли, перья жертвенных кур ещё носит по улицам. Кто-то уже швырнул в Тура комком навоза так, что дрянь залепила бесстыжие зенки идола. И поделом.

Волшебник явился ещё до заката. Точнее, волшебниха – костлявая страшная баба с чёрными как смоль, заплетёнными во множество косичек патлами, на концах которых брякали амулеты. Под настороженными взорами сельчан, она хищно, словно охотничья псина, пробежалась по улицам, крутила острым носом, махала руками, наконец остановилась на площади подле истуканов и начала по-собачьи рыть землю. Рыла долго, пока не добыла пучок связанных хвостами дохлых крыс. Хмыкнула, припустилась к колодцу, бесстыже разделась догола (мужики отворачивались, отплёвывались втихую), скользнула вниз по верёвке и спустя небольшое время поднялась, зажав под мышкой осклизлый пук какой-то травы. Бросила запутку наземь, щёлкнула пальцами над ведром колодезной воды (оттуда пыхнуло дымом), облилась, неторопливо оделась.