Веранда в лесу - [101]

Т о р б е е в. Благодарю. Коленки у моих знакомых здоровые.

К о в а л е в а (помолчав, продолжает). Было девять часов пять минут. Успела увидать ответчика Никулина и выскочила. Села за руль, помчалась, на спидометре — сто. Гаишники знают мою машину, улыбаются снисходительно, знают, что лихач… (С детской гордостью.) Меня любят гаишники!

Ф о м и н (сухо). Эти подробности о ваших незаконных отношениях с работниками Госавтоинспекции излишни. И вообще, вы слишком вульгарно восприняли мой призыв к искренности.

К о в а л е в а (точно не слыша. С насмешкой и спокойным достоинством). Ну, есть еще такая подробность, Георгий Николаевич, вам небось интересно… Я была там, на вокзале, в темных очках. (Показывает, торопливо достав из сумки.) Вот в этих! Видите? Глаза на свиданках прячу, опыт есть!

Т о р б е е в (взбешен. Фомину). Давайте исходить из того, что завтра рабочий день. Каждому хочется отдохнуть, принять душ, и нужно время посмотреть газеты.

К о в а л е в а. А я не хочу — слышишь? — не хочу, чтобы мою жизнь когда-нибудь толковали наперекосяк. Умирать — так с музыкой! Падать — так с большого коня! (Встала, шагнула к участникам.) Мещеряков!

Он идет к ней, счастливый и настороженный.

Мещеряков! Вы ли это? Здравствуйте!

М е щ е р я к о в. Здравствуйте! Наконец-то! Здравствуйте!

Оба несколько мгновений молчат смущенно.

К о в а л е в а. Сядем! (Присела одновременно с ним. Волнуясь.) У меня тридцать минут. Даже двадцать пять. Почему не предупредили заранее? Когда прилетели?

М е щ е р я к о в. Почему вы перестали писать?

К о в а л е в а. Это долго… Это очень долго!

М е щ е р я к о в. Вы изменились ко мне?

К о в а л е в а (быстро, по-детски помотала головой). Не спрашивайте. Просто растеряна. Я вас все время стеснялась, особенно вначале… Такой уверенный, независимый…

М е щ е р я к о в. Ни в чем не уверен! Верите?

К о в а л е в а (кивнула). Я тоже. Как у вас дома?

М е щ е р я к о в. Вопреки логике и желанию — прекрасно. Что же нам делать, Елена Михайловна? У вас двадцать пять минут…

К о в а л е в а (тихо). Уже двадцать, Алексей Алексеевич.

Мещеряков взволнованно шарит по карманам. Находит сигареты, предлагает Ковалевой.

Не буду. (Оглядываясь.) На вокзале не курят, не надо, подойдет милиционер. Меня весь город знает…

М е щ е р я к о в. Все триста тысяч?

К о в а л е в а (улыбнулась, надела темные очки). Не удивляйтесь, хочу быть смелой. Как нам сегодня быть!..

М е щ е р я к о в. Почему вы перестали писать?

К о в а л е в а (тихо). У нас времени нет, Алексей Алексеевич.

М е щ е р я к о в. Знаю, что-то случилось, а вы молчите.

К о в а л е в а (сняла очки, спокойно вытерла слезу). Я вам все скажу. Потом.

М е щ е р я к о в. А ведь вы обещали меня помнить куда больше, чем я вас…

К о в а л е в а. Я вас всегда помню. Всегда плачу, когда вспоминаю про вас. Не хотела говорить, но сейчас подумала: вдруг вам легче станет, если узнаете правду. Я вас не разлюбила. Не могу. Помните, как на всех пристанях лезла в воду, как люблю мокнуть в воде… А когда вернулась, ванная в доме стала единственным местом, где мне никто не мешал… У меня столько дел, но всегда, когда тороплюсь закончить дела, думаю, что вот сейчас залезу в воду — и никто, ни Андрей, ни Мстислав Иович, никто не войдет, и я буду одна сколько захочу и буду думать о вас… Наркомания какая-то, думаю о вас, ни о чем другом не могу, и все время, пока думаю, мне хорошо, хотя знаю, что все несбыточно… (Улыбнулась сквозь слезы.) Черт знает что! Выпала я из какого-то механизма! Стоим с вами, как на острове, а вокруг океан…

М е щ е р я к о в. Это я виноват.

К о в а л е в а (утешая его). Никто не виноват.

М е щ е р я к о в. Это я все время писал: надо подождать, немного подождать. А дом цепко держит. Держит своей полной незащищенностью, неспособностью сопротивляться. Все время хочется, чтобы кто-то стукнул кулаком и заорал — уходи! — но никто не кричит. Все предупредительны и добры, как будто реальность, которую все чувствуют и, даже уверен, знают, не существует. И мне кажется, я должен ударить их, убить и после этого возненавидеть себя…

К о в а л е в а (тихо). И меня. Я это знаю. Давно.

М е щ е р я к о в. Прошу еще раз: потерпите. Совсем немного.

К о в а л е в а. Не надо ничего делать, Алексей Алексеевич. Не стоит обманывать себя. Господи! Это же так понятно! Просто мы слишком много наобещали друг другу, как дети… Оттого, что были счастливы очень… Это же подарок судьбы. Разве такое повторится когда-нибудь? На сколько вы приехали?

М е щ е р я к о в. На рассвете должен улететь.

К о в а л е в а (быстро, точно не веря). На один день? Всего на один? Ну что же делать?! Проклятая работа!

М е щ е р я к о в. У нас есть перспектива. В ноябре я начну одну тему, в клинику ходить не надо, приеду и поселюсь тут.

Ковалева молчит, словно окаменев.

Вам не по душе такая перспектива?

К о в а л е в а (отрицательно помотала головой). Со мной никогда ничего не случалось, ни разу я не срывалась… После тридцати стала думать, что когда-нибудь сорвусь, но буду уже старая… И вот старая сорвалась. Нельзя быть смешной. Не смогу… (Молчит. Спокойно почти.) Ну вот, теперь я вам расскажу о себе. Десятого августа я ушла из дома. Не смогла жить. Просто оттого, что гадко это, нечестно. Сказала все Андрею, Мстиславу Иовичу, думала — убьют, не убили. Поплакала и ушла.