Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) - [43]
Но на этот вопрос никто не осмелился ответить, и Дарья почувствовала, что в своем рвении зашла слишком далеко. Полковник и майор украдкой обменялись взглядами.
— Госпожа Беклешова, конечно, с некоторого времени не очень любезна с Дарьей, — вступил в разговор Карцов, стараясь прервать неудобное молчание, — в то время как его превосходительство беспрестанно осыпал нас милостями. Я лично не имею ничего против госпожи губернаторши, но Любовь Степановна мне приятнее Веры Петровны.
— Я полностью разделяю ваше мнение, — сказал майор. — Она в высшей степени пикантная девушка.
— И как утверждают, — добавил полковник, бросив со стороны лукавый взгляд на госпожу Карпову, — губернатор того же мнения, что и Федор Васильевич.
— Кажется, высокопоставленное лицо имеет разносторонние вкусы, — заметил Дьяков. — Что вы думаете об этих упреках вашему другу и благодетелю, Дарья Алексеевна?
При упоминании имени Любочки Дарья Алексеевна сильно покраснела, и ей, очевидно, был неприятен тот оборот, который принял разговор. А Дьякову это было как раз интересно.
— Я нашла, что эта девушка очень насмешлива и мне в высшей степени несимпатична.
— Вы к мужскому полу более снисходительны, чем к женскому, — сказал Дьяков, — за что мы, впрочем, должны быть вам благодарны. Но не скажете ли мне, Дарья Алексеевна, кто такая эта бедная Любочка, которая имеет несчастье вызвать ваше неудовольствие?
— Точно никто не знает, — отвечала госпожа Карцева пренебрежительным тоном. — Говорят, будто она бедная родственница, которую Борис Иванович из милости взял в свой дом, чтобы спасти от голодной смерти. Точно так же, как мы поступили с Анной Павловной.
— Это было бы прекрасной чертой характера и говорило бы в пользу Бориса Ивановича, которого вы хвалите за его доброту, — сказал Дьяков. — Но так как я в городе чужой, не соблаговолите ли ответить еще на один вопрос. Не подозреваете ли вы, что Беклешов влюблен в свою юную подзащитную?
При этом прямо поставленном вопросе в глазах прекрасной дамы загорелось пламя. И она ответила, с трудом сдерживая себя:
— Я принципиально не верю толкам, которые может изобрести только злая клевета людей. Впрочем, я доверяю хорошему вкусу его превосходительства и не допускаю, чтобы он мог ухаживать за такой девушкой.
Она умолкла, вызывающе посмотрев на присутствующих.
Теперь Дьяков знал довольно. Но хозяина очень занимала тема разговора. Быстро в него включившись, он сказал:
— Илья Гаврилович сможет сам составить мнение о красоте дам, если завтра почтит своим присутствием вечер у губернатора.
— Буду очень рад. А что, нам предстоит танцевать?
— О, нет! Как вы могли подумать? Сейчас пост, и вдруг танцы! — сказала Дарья Алексеевна со священным ужасом. — Мы все же в Ярославле не язычники! Будет любительский театр с благотворительными целями.
— Это намного интереснее танцев, — сказал Дьяков. — Будем ли мы иметь счастье восхищаться вами на театральных подмостках?
— Я, конечно, должна выступить в небольшой французской пьесе, — слово «французской» она произнесла с особым ударением, — но сомневаюсь, что смогу…
— Почему, мое дитя? — спросил Карцов с тревогой в голосе.
— Я за вечер так утомилась, что, боюсь, завтра разыграется моя мигрень.
— Этого нельзя допустить, Дарья. Ты же знаешь, что во всем Ярославле не найдется дамы, которой можно поручить твою роль на французском языке. Здесь так мало образованных.
— Я боюсь, что у вас засиделся, дорогая хозяйка, тем более что вы не совсем хорошо себя чувствуете, — сказал Дьяков. — Наша дискуссия вас, конечно, утомила… Я поспешу откланяться и желаю вам спокойно отдохнуть, чтобы завтра вы восхитили нас своим французским.
Он поднялся, сердечно пожал хозяевам руки и поклонился двум другим господам. У дверей он остановился и сказал:
— Семен Степанович, не проводите ли меня?
Чиновник не знал, что делать. Оставаться ли дальше из уважения к начальнику и, в особенности, к его супруге или принять любезное приглашение богатого помещика. Будучи в затруднительном положении, он вопросительно взглянул на хозяйку. Та коротким кивком и милостивой усмешкой дала ему разрешение удалиться. Подобострастно кланяясь, он побрел к двери. В коридоре ждал Ванька с капающей сальной свечкой в руке, чтобы проводить гостей по темной лестнице вниз до входных дверей.
Пройдя со своим спутником минуту молча, Дьяков обратился к нему:
— А у вас тут и впрямь весело. Губернатор прямо-таки оживил Ярославль.
— Вы это уже заметили, Илья Гаврилович? Женщины все же неосторожны и не могут хранить секрет, если их ревность обуяла.
И он робко вздохнул.
— Не бойтесь, мой дорогой Чебышев, я молчалив как могила и никому не проболтаюсь. Но вот и моя дверь… Будьте здоровы… Завтра увидимся снова у вас в присутствии, так как кое-какие дела исполнить надо.
Глава двадцатая
На следующее утро между одиннадцатью и двенадцатью Вера Петровна по обыкновению лежала на диване вблизи окна в своем небольшом будуаре. Будуар располагался в угловой комнате у задней стены дома. Это было ее любимое занятие. Здесь было тихо и уединенно, вдали от шума большого русского домашнего обихода. В этой комнате, обставленной просто и со вкусом, проводила она большую часть дня, предаваясь любимым воспоминаниям.
СССР, конец 70-х. Вчерашний студент Олег Хайдаров из абсолютно мирной и беспечной Москвы попадает в пылающую войной Анголу, которая только что рассталась с колониальным прошлым и уже погрузилась в кровавую, затянувшуюся на два десятилетия гражданскую бойню. Война перемалывает личные отношения, юношеский романтизм, детские представления о добре и зле. Здесь прочитанные книги становятся бесполезной макулатурой, дикие звери в африканской саванне обретают узнаваемые человеческие черты, свобода превращается в призрак долгого и тернистого пути в бесконечность, Родина кончается на лжи и предательстве близких и начинается вновь, когда возникают надежда, вера и любовь…
Покинув стены Смольного института, юная Алина Осоргина (née Головина) стала фрейлиной императрицы, любовницей императора и вошла в высший петербургский свет — а значит, стала заинтересованной свидетельницей драмы, развернувшейся зимой 1836-го и приведшей к дуэли на Черной речке 27 января 1837 года. На обложке: Алексей Тыранов, «Портрет неизвестной в лиловой шали», 1830-е годы. Холст, масло. Государственный Русский музей, СПб.
В эпоху раннего Возрождения, когда миром правили жажда власти и алчность, человек и его чувства теряли свою значимость на фоне роскоши и богатств. Оказавшись в эпицентре грязных политических разборок Венецианской и Генуэзской республик, десятилетиями воевавших друг против друга, главные герои вынуждены бросить вызов установленным нравам и правилам, чтобы отстоять свои права на любовь. Столкновения великодушия и жестокости, тщеславия и кротости, условностей и свободы проносят их сквозь испытания, искусственно созданные человечеством того времени.
После долгих скитаний французский рыцарь Раймонд де Клер поступил на службу к польскому королю Владиславу Ягелло. Бесстрашный воин не догадывался, что вдали от родины найдет то, что искал долгие годы. Пан Янек, едва не погибший от меча Раймонда, стал его верным другом и побратимом. А красавица Ясенка, дочь мазовецкого шляхтича, – женщиной, за которую он готов отдать жизнь. Чтобы спасти любимую и тех, кто стал ему дорог, Раймонд должен выступить с войском короля против жестоких и алчных рыцарей Тевтонского ордена.
Роман «Девадаси» рассказывает о судьбе девушек-жриц, «жен бога», смыслом жизни которых становится танец. Вот только желание обрести женское счастье по-прежнему волнует их…