Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) - [41]
Семен Степанович снова пугливо огляделся.
— Превосходительство проиграли большую сумму, мне мой друг Василий, камердинер, сказал. Губернатор встали с постели час тому назад и уж очень в свирепом настроении.
— Так, так. Все старые дела, — сказал, ухмыляясь Илья Гаврилович. — Я вам за сообщение очень благодарен. Да, конечно, у меня дела, которые надо обсудить с его превосходительством. Лучше пойду к нему завтра… Я ведь в Ярославль на несколько дней.
Чиновник отвесил низкий поклон и издал вежливый смешок, будучи доволен своим сообщением.
— Но не скажете ли мне, Семен Степанович, — продолжал Дьяков, — куда это вы в этот час путь держите. Ведь вы еще должны сидеть за бумагами… Уж не любовное ли свидание?
Эта покровительственная шутка вызвала ухмылку на тощем лице Чебышева.
— Я приглашен на небольшое чаепитие у Федора Васильевича и…
— У Федора Васильевича Карцова? — с удивлением перебил его Дьяков.
— У него самого.
— Здесь и в самом деле многое изменилось с тех пор, как был я в Ярославле в последний раз… Скажите, дорогой Семен Степанович, с каких это пор Федор Васильевич устраивает чаепития? Раньше его средства не позволяли этого излишества.
— Федор Васильевич пользуется особой благосклонностью губернатора, — отвечал Чебышев, характерно подмигивая глазами. — Уж год как назначен директором канцелярии. Превосходительство и финансовые дела его поправили, так что живет он хорошо. И его прекрасная супруга Дарья Алексеевна завела отличный гардероб!
— Приятно слышать, — сказал Дьяков. — Карцов — тоже мой старый знакомый, и я сейчас с вами отправлюсь к нему. Он будет очень удивлен моим неожиданным визитом.
— Ваш визит, несомненно, будет ему очень приятен. Могу ли иметь честь показать вам дорогу, Илья Гаврилович?
— Сделайте одолжение, Чебышев, так как я подозреваю, что Карцов свою прежнюю маленькую квартиру сменил на лучшую. Впрочем, что же это мы стоим на площади? При такой ужасной погоде — занятие не из приятных.
Они свернули с площади на широкую улицу и пошли вдоль нее. Идти было недалеко, и вскоре они остановились перед двухэтажным домом. На фоне одноэтажных домов улицы дом выглядел импозантно.
— Не соизволите ли войти, Илья Гаврилович. Здесь и живет Федор Васильевич, в первом этаже, — сказал Чебышев, делая удаление на последнем слове и открыв дверь.
Глава девятнадцатая
Дьяков оказался в темной прихожей, пахнувшей разнообразными и противоречивыми запахами. Ощупью отыскал узкую крутую лестницу, которая вела в квартиру директора канцелярии.
В ответ на звук колокольчика послышались быстрые шаги. Слуга-мальчишка открыл дверь. В конце коридора служанка, увидев посторонних у дверей гостиной, поспешно затолкала двух галдящих ребят в соседнюю комнату. Слуга (его звали Ванька) поспешил настежь открыть гостям дверь. В парадной комнате, освещенной двумя лампами, за чайным столом сидели хозяева и их гости.
При входе незнакомых оживленный разговор тут же смолк. Хозяин, видимо, не узнал гостя, так как медля и со смущением поднялся, и Дьяков сделал шаг ему навстречу.
— Не узнаете старого знакомого Дьякова, — сказал он, представляясь, и протянул Карцову руку.
— Извините, Илья Гаврилович. Забывчив стал на лица, — отвечал хозяин. — Не могу поверить в честь, которую вы мне оказали посещением моего скромного жилища.
Взгляд, которым он при этих словах оглядел гостиную, говорил о том, что на самом деле он не считает свое жилище таким уж скромным.
— Дарья, ты что, не узнаешь Илью Гавриловича? Уж почти два года как мы не виделись, но старых друзей не забывают, — сказал он, очевидно, гордясь перед гостями тем, что такого вот господина он называет своим другом.
Дьяков подошел к хозяйке, которая вместе с гостями продолжала стоять, и поздоровался с ней, как хороший знакомый, попросив прощение за неожиданное вторжение.
Карцов представил ему двух присутствующих гостей, один из которых был командиром кавалерийского полка в составе ярославского гарнизона, а другой — шеф жандармов, старый майор, не ожидавший более повышения по службе.
Дарья Алексеевна подозвала молодую восемнадцатилетнюю девушку, которая незаметно сидела за самоваром, и сказала одновременно высокомерно и с напускной скромностью:
— Позвольте, Илья Гаврилович, представить вам Анну Павловну, бедную кузину моего мужа, которую из милости я взяла в дом… — и тут же приказала ей: — а сейчас иди на место и предложи Илье Гавриловичу большую чашку чая.
Бедная девушка, сильно покрасневшая при этом представлении, была счастлива снова скрыться за самоваром.
В этот момент хозяйка заметила Чебышева, который в смущении стоял у дверей.
— Семен Степанович, что же вы так поздно сегодня? — сказала она чиновнику, полусердясь, полушутя, в то время как Дьяков сел за чайный стол, — у меня к вам куча дел. Я надеялась, что вы детей к моей тетке отведете, так как все слуги заняты, а сейчас они шумят в соседней комнате, и комиссионные не готовы…
— Извините, Дарья Алексеевна, но в этом опоздании не виноват. Высокая служба задержала меня необычно долго в присутствии и…
— Ладно, Семен Степанович, можете не оправдываться. Я всегда заранее прощаю… а сейчас сделайте мне удовольствие — сходите к буфету, вот вам ключ, и достаньте еще сахару, я вижу, что его не хватает. Но пусть его Ванька принесет. Это будет приличнее.
СССР, конец 70-х. Вчерашний студент Олег Хайдаров из абсолютно мирной и беспечной Москвы попадает в пылающую войной Анголу, которая только что рассталась с колониальным прошлым и уже погрузилась в кровавую, затянувшуюся на два десятилетия гражданскую бойню. Война перемалывает личные отношения, юношеский романтизм, детские представления о добре и зле. Здесь прочитанные книги становятся бесполезной макулатурой, дикие звери в африканской саванне обретают узнаваемые человеческие черты, свобода превращается в призрак долгого и тернистого пути в бесконечность, Родина кончается на лжи и предательстве близких и начинается вновь, когда возникают надежда, вера и любовь…
Покинув стены Смольного института, юная Алина Осоргина (née Головина) стала фрейлиной императрицы, любовницей императора и вошла в высший петербургский свет — а значит, стала заинтересованной свидетельницей драмы, развернувшейся зимой 1836-го и приведшей к дуэли на Черной речке 27 января 1837 года. На обложке: Алексей Тыранов, «Портрет неизвестной в лиловой шали», 1830-е годы. Холст, масло. Государственный Русский музей, СПб.
В эпоху раннего Возрождения, когда миром правили жажда власти и алчность, человек и его чувства теряли свою значимость на фоне роскоши и богатств. Оказавшись в эпицентре грязных политических разборок Венецианской и Генуэзской республик, десятилетиями воевавших друг против друга, главные герои вынуждены бросить вызов установленным нравам и правилам, чтобы отстоять свои права на любовь. Столкновения великодушия и жестокости, тщеславия и кротости, условностей и свободы проносят их сквозь испытания, искусственно созданные человечеством того времени.
После долгих скитаний французский рыцарь Раймонд де Клер поступил на службу к польскому королю Владиславу Ягелло. Бесстрашный воин не догадывался, что вдали от родины найдет то, что искал долгие годы. Пан Янек, едва не погибший от меча Раймонда, стал его верным другом и побратимом. А красавица Ясенка, дочь мазовецкого шляхтича, – женщиной, за которую он готов отдать жизнь. Чтобы спасти любимую и тех, кто стал ему дорог, Раймонд должен выступить с войском короля против жестоких и алчных рыцарей Тевтонского ордена.
Роман «Девадаси» рассказывает о судьбе девушек-жриц, «жен бога», смыслом жизни которых становится танец. Вот только желание обрести женское счастье по-прежнему волнует их…