Вера Хоружая - [44]

Внимательно, пристально изучала Вера характеры подруг, с которыми придется работать в опасных условиях. Ничто не ускользало от ее взора. И манера держаться, и аккуратность в одежде, и способность запоминать, и умение молчать — все качества подпольщика принимала в расчет. Нравились ей глубокая сосредоточенность Софьи Панковой, веселый нрав Дуси Сурановой, быстрая сообразительность Анны Иваньковой, спокойствие, невозмутимость Матрены Исаковой.

Одна женщина из ее группы все время тосковала и нетерпеливо спрашивала:

— Скоро ли приступим мы к делу?

Как-то, выбрав момент, когда они остались вдвоем, Вера спросила:

— У тебя что-то есть на душе тяжелое? Я по глазам вижу.

— Есть. Двое деток у меня там осталось — трех и пяти лет. У родителей, в Горках. Душа горит. Что с ними?

Не удержавшись, женщина разрыдалась. Нежно поглаживая ее по вздрагивающим плечам, Вера сказала:

— Успокойся, не надрывайся. Я очень хорошо понимаю тебя — сама оставила двоих детей. И мне очень, очень тяжело. А сколько еще таких, как мы? Сколько слез льется сейчас по всей нашей стране? Сколько материнских сердец обливается кровью в эту минуту? Вот и мы собрались здесь, чтобы отомстить фашистам за эти слезы, за наше горе.

Седины в волосах Веры становилось все больше. В уголках губ постоянно лежали скорбные складки. Улыбалась она мало, была всегда ровной, задумчивой, сосредоточенной, никогда не повышала голос. Даже недовольство высказывала спокойным тоном.

В группе во всем соблюдался строгий порядок.

— Обычно в подполье людей губят мелочи, — предупреждала Вера. — Не на место поставил вещь, забыл уничтожить то, что положено, сказал лишнее слово, сделал замечание невпопад, развеселился или загрустил некстати — мало ли что может обратить на тебя внимание фашистов. Не думайте, что агенты фашистской контрразведки дураки. Недооценивать их — значит заранее обрекать себя на провал.

Группу тщательно снаряжали, принесли одежду. Каждая из женщин отобрала себе по вкусу.

Вера подошла к куче обуви, выбрала самые некрасивые туфли и сказала безразлично:

— Эти я беру.

Ее поняли правильно. Это было не равнодушие к себе, а уважение к другим: хотя она и старшая, но готова уступить в таких делах более молодым. В группе должна быть взаимная выручка и готовность помочь ДРУГ другу во всем.

Выехали из Москвы на открытой грузовой машине. Тугой, пружинистый ветер бил в лицо. Солнце обжигало. Вера в светлой блузке в полоску, с коротким рукавом и в серой юбке сидела впереди и задумчиво смотрела перед собой. Новые заботы поглотили ее мысли.

Всю дорогу пели, вкладывая в слова особый смысл. Хотелось на вольной советской земле перепеть все, что только знали. Ведь скоро останутся позади и эти милые сердцу кудрявые подмосковные леса, и шумящие звонким колосом поля, и тихие, плавные, как народная песня, речки. Правда, там, куда они ехали, тоже Родина — дорогая Беларусь, но ведь сейчас советская песня там под запретом, поэтому хотелось, может быть, в последний раз спеть знакомые с детства любимые мелодии.

На одном контрольном посту усталый, с морщинистым лицом солдат спросил:

— Куда едете?

За всех ответила Дуся:

— Куда посылают, туда и едем.

— А почему ты так поешь?

— Душа просит, вот и пою.

Оторвавшись от своих мыслей, отдалась обаянию песен и Вера. Она вместе с подругами подхватывала и веселые, задорные и грустные, задумчивые песни.

Вот Дуся начала: «Я пулеметчиком родился и пулеметчиком умру». Машина влетела в деревню. Грянула песня: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы». На улице стояли женщины, подперев ладонями подбородки, грустно смотрели на подруг, едущих в сторону фронта, и плакали.

Вскоре почувствовалось дыхание фронта. Земля глухо стонала от далеких орудийных залпов. В небе то и дело с противным завыванием проносились вражеские самолеты.

Заехали в Торопец, где находилась оперативная группа Центрального Комитета КП Белоруссии, а назавтра отправились поближе к фронту, в деревню Шейно, в штаб опергруппы партизанского движения. Там держались так, будто не знакомы между собой. Собирались вместе только в лесу. С детства любила Вера неприглаженный и неподчищенный, разноголосый и разноцветный белорусский лес. И вот сейчас на границе родной Белоруссии она снова увидела это чарующее беспорядочное смешение звонких сосен и могучих дубов, стройных и нежных красавиц-берез и тенистых вечнозеленых елей, неугомонных осин и величественных кленов.

Лет пятнадцать назад, очутившись вот в таком зеленом великолепии, она запела бы от восторга, закружилась, увлекая за собой остальных. Но теперь не только язык, но, кажется, и само сердце у нее было на замке. Забравшись в чащу, на полянке раскладывали на траве план города Витебска и внимательно изучали его. Скупо перебрасывались словами.

Указав на крестики, обозначавшие городское кладбище, Дуся Суранова задумчиво сказала:

— Где-то вот здесь, около самого кладбища, на Тракторной улице, живут мои родственники… Бабушка Маша… Тут мы сможем остановиться.

Трудно было угадать, что осталось от этих кварталов, обозначенных на карте, может, только груды кирпича да щебня. Но те, кому предстояло схватиться с врагом в стенах города, перехитрить его и подготовить победу, должны знать хотя бы план города.