Вера Хоружая - [26]

Да разве это все, что я имею? Вот видишь, мамочка, — это не пустые слова, найдется много людей, которые мне позавидуют»[16].

После процесса Вера и ее подруги готовились к разлуке. Скоро их должны развезти по разным тюрьмам. Это и огорчало, и радовало. Тяжело было расставаться с товарищами, с которыми так много сделано на свободе и так много пережито во время суда. Но за три года осточертела камера, хотелось сменить место.

Учеба на время была заброшена. Только художественная литература, переданная заботливыми товарищами с воли, была в ходу. И письма. Вера писала и писала всем, кого знала, кому могла доверить свои чувства.

Настроение менялось: то бодрое, восторженное, то вдруг навалится на всех тоска, и люди молчаливо снуют взад и вперед по камере, бесцельно перелистывают книги, сидят, уставившись в одну точку, — кажется, что вот здесь, на длинном столе среди камеры, лежит покойник.

Периоды такой общей тоски наступают не без причин. То после короткого пребывания на воле в камере снова появляется одна из подруг, многие годы отсидевшая здесь. То из мужского корпуса приходило сообщение, что тяжело заболел туберкулезом старый рабочий — уважаемый человек среди заключенных. То заболел двухлетний Владик — любимец всей камеры, сын подруги Веры по камере. Он еще ни разу в жизни не был за стенами тюрьмы и не знал, как это можно бегать по улице и играть со своими сверстниками.

Вера тихонько запевала что-нибудь задушевное, протяжное, вроде русской песни о ямщике, замерзающем в степи. Постепенно мотив подхватывали все в камере. Но грозный окрик за дверью: «Прекратить петь!» — душит песню.

А иногда в самый острый момент всеобщего уныния Вера неожиданно громко начинала читать бодрые, веселые стихи советских комсомольских поэтов. Все прислушивались, и на лицах появлялась улыбка. А когда из ее памяти выпадали какие-то строки стихов, подруги помогали восстановить их.

Ночью за окном гудел и выл ветер, глухо стонала земля. Казалось, неистовая буря в злобе выворачивает с корнем деревья, крошит стены тюрьмы, уничтожает все, все. Узники долго не могли уснуть. В такие минуты верится в чудеса: вот под напором ветра рухнут стены, отгородившие заключенных от всего мира, и свободные люди смело шагнут через руины. А знаменем им послужит багрянец, которым пламенело небо сквозь тюремное окно после заката солнца…

В тревожном сне, как струны, натянуты нервы. Узницы не чувствуют отдыха.

И вот разлука. Вызвали с вещами в канцелярию. Короткий осмотр. Сзади стукнула дверь. Вера оглянулась. Ввели Николая Орехво. Она рванулась навстречу ему, но стоявший рядом полицейский не пустил. Началось оформление документов. Затем к Орехво подошел полицейский с наручниками:

— Руки!

Николай заложил их за спину, резко ответил:

— Я протестую! Если вы посмеете надеть мне наручники силой, я подниму скандал на улице!

— Мы не уголовники, чтобы нас держать в наручниках! — поддержала его Вера.

Полицейские замялись, потом один из них, старший, сказал:

— Хорошо, наручники надевать не будем. Но при малейшей попытке к бегству стреляем без предупреждения…

Это было почетное отступление. Оно устраивало заключенных.

Веру и Николая посадили в тюремную машину и повезли на вокзал. По пути она спросила:

— Есть у тебя продукты и деньги?

Денег у него не было, а продуктов на дорогу не давали.

— Придется некоторое время быть на пище святого Антония, — отшутился он.

На вокзале их разлучили. Веру посадили в женскую арестантскую комнату, Николая — в мужскую. Через некоторое время дежурный полицейский принес Николаю пакет с продуктами.

— Из женской арестантской комнаты передали, — сообщил он.

Какими словами отблагодарить ее, чуткую, заботливую, за дружеское участие, за последний кусок хлеба, которым в трудную минуту она поделилась с ним? Вот это товарищество! Слова благодарности тут излишни. Ее повезли в одну сторону, в женскую тюрьму «Фордон», а его — в другую, в Варшаву, в тюрьму «Мокотув».

В ТЮРЬМЕ «ФОРДОН»

Кажется, на самом краю света прилепилось захолустное местечко Фордон. Сонные улицы с острыми черепичными крышами домов, такие же сонные, малоподвижные набожные обыватели, тишина кругом. Тюрьма да костел выделяются на общем сером фоне. Тихая, прозрачная Висла медленно, неторопливо извивается недалеко от тюрьмы. Сколько воды унесет она в холодную Балтику, пока Вера будет сидеть за стенами фордонской тюрьмы?

Поместили в одиночку. Это самое тяжкое наказание, какое только можно придумать для человека с общительным характером. Мертвая тишина. Сиди и думай. Думай и сиди. Лишь в установленный час в оконце двери заглядывает надзирательница, чтобы передать баланду. И самое светлое, радостное время суток — двадцатиминутная прогулка по тюремному двору в кругу таких же, как она, заключенных. С какой жадностью, с какой радостью всматривается Вера в лица своих подруг по заключению!

Охрана не разрешает разговаривать. Ходи и ходи по кругу, как лошадь на току у конной молотилки, и никуда не сворачивай с протоптанной ногами заключенных дорожки.

Но они все равно разговаривали, тихонько передавали друг другу тюремные новости и небольшие комочки хлеба с сунутыми в них записками. Здесь сидели люди, уже имевшие большой стаж подпольной работы, прошедшие другие тюрьмы. Опыт помогал им и в таких условиях устанавливать контакт с волей.