Вера - [34]

– Люси! Вываливается из памяти? Вывалился день, благодаря которому у тебя есть такой муж?

Уимисс произнес это так возмущенно и так невероятно торжественно, что она подумала, что он шутит и совсем на нее не сердится, и, стараясь подладиться под его настроение, рассмеялась. А от облегчения, к сожалению, рассмеялась весело.

Но к ее ужасу, он какое-то время молча смотрел на нее, а потом развернулся и пошел прочь.

И тогда она поняла, что сделала: рассмеялась – о, какой кошмар! – совершенно невпопад, – и побежала за ним, схватила его руку обеими руками и попыталась прижаться щекой к его рукаву, что было совсем не просто, потому что шаги их никак не совпадали, а он не обращал на нее никакого внимания, и она пролепетала умоляющим голосом:

– Детка, детка, дорогой мой, ты обиделся?

Он был безутешен. Она ранила его слишком глубоко, смеялась над тем, что в его жизни было самым святым, над самим фактом, что он – ее муж, а она – его жена!

– Ох, Эверард, – пробормотала она, сдаваясь и отпуская его руку. – Не порть нам день.

Он портит день? Он? Это его добило.

Он не разговаривал с ней до самой ночи. И когда они уже улеглись в постель, и после того, как она долго и горько плакала, потому что никак не могла понять, что на самом деле произошло, ведь она так сильно его любит, и никогда, ни за что на свете не могла бы его обидеть, и сердце ее разрывалось от боли и от невероятной усталости, он вдруг повернулся к ней, обнял и даровал прощение.

– Я не смогу жить! – рыдала Люси. – Я не выживу, если ты перестанешь меня любить… Если мы не понимаем…

– Моя маленькая любовь, – произнес Уимисс, тронутый тем, как сотрясалась от рыданий ее маленькая фигурка, но и слегка испуганный силой ее горя. – Моя маленькая любовь, перестань. Прекрати. Твой Эверард тебя любит, не надо так плакать. А то заболеешь. Только представь, каким несчастным будет тогда твой Эверард.

В темноте он стер поцелуями ее слезы и держал ее в объятиях, пока рыдания не стихли, а она, прижавшись к нему, снова почувствовала себя ребенком, которого успокоила добрая нянюшка, и так, в его объятиях, и уснула. И впервые со дня свадьбы проспала всю ночь.

XV

Еще в самом начале помолвки Уимисс познакомил Люси со своей теорией: возлюбленные должны быть откровенны друг с другом, а что касается мужа и жены, то у них не должно оставаться ни одного уголочка в мыслях, телах и душах, которые не были бы полностью открыты.

– Ты можешь рассказывать своему Эверарду абсолютно обо всем, – уверял он. – Все свои самые потаенные мысли, какими бы они ни были. Тебе не надо больше их стесняться. Он – это ты. Как только он становится твоим мужем, вы становитесь едины в мыслях и душе, даже тело теперь единое. Эверард-Люси. Люси-Эверард. И не разобрать, где кончается один и начинается другой. Это, моя маленькая любовь, и есть брак. Ты согласна?

Люси была до такой степени согласна, что не нашла слов выразить свое восхищение и просто кинулась его целовать. Какое идеальное счастье – навсегда избавиться от страха одиночества, просто удвоив себя, и как же ей повезло, что она нашла идеальное второе я, с которым она совпадает во всем? И даже пожалела, что не смогла наскрести ни одной потаенной мысли, которой смогла бы без стеснения с ним поделиться, но, увы, у нее не было ни крохи сомнения, ни одного, даже малюсенького, подозрения, что где-то что-то не так. Ее разум был чертогом, наполненным любовью, и такой чистой и ясной до самого донышка была эта любовь, что даже когда она ее взбалтывала, в ней не обнаруживалось ни капельки мути.

Но брак – или бессонница? – полностью это изменили, и теперь в голове у нее теснились мысли, за которые ей было стыдно. Помня его наставления и полностью соглашаясь с тем, что они не должны ничего скрывать друг от друга, ибо это и есть настоящий брак, она на следующий день после свадьбы первой напомнила ему об этом и с отчаянной смелостью объявила, что у нее есть мысль, которой она стыдится.

Уимисс навострил уши, полагая, что это может быть что-то интересненькое по поводу секса, и с улыбкой, в которой читалось и удивление, и любопытство, ждал, что она скажет. Но в этом отношении Люси, сознавая, насколько она неопытна и насколько опытен он, просто следовала его желаниям, а мысль, которая ее беспокоила, касалась официанта. Только подумать, официанта!

Улыбка Уимисса растаяла. Во время ленча ему случилось строго попенять официанту за небрежность, и теперь Люси, видите ли, обвиняет его в том, что он сделал это, по ее мнению, без всякой причины и к тому же грубо. И не может ли ее любимый, самый добрый и справедливый человек на свете, объяснить ей, почему он был несправедлив, и тем самым ее успокоить?

Это было в самом начале. Вскоре она поняла, что сомнения лучше держать при себе. Потому что стоило их высказать, как он тут же впадал в глубокую обиду, а стоило ему обидеться, как она чувствовала себя глубоко несчастной. И если такое происходило по мелочам, то разве можно было говорить с ним о важном, особенно о сомнениях относительно «Ив»? Она долгое время считала, что он помнит о том, что она говорила на Рождество, и, приехав в «Ивы», увидит, что он все там переменил и постарался стереть следы Вериного существования. Но когда он принялся постоянно толковать об «Ивах», она поняла, что мысль об изменениях ему и в голову не приходила. Ей придется спать в той же спальне, которую он делил с Верой, и в той же постели. А поскольку она уже поняла, что ничто не может быть так далеко от реальности, как возможность делиться с ним своими мыслями, то там, на террасе шато Амбуаз, она смогла только робко промямлить что-то по поводу перемен, которые он мог бы сделать в своей спальне.