Венский бал - [29]

Значит, так. В тот самый день, часов около двенадцати, мы патрулировали переход на Карлсплац и остановились у газетного киоска. Читали заголовки, говорили о том о сем, прохаживались и тут наткнулись на этих троих – два гопника и одна гопница. Мы их знали, они жили, если можно так сказать, на Карлсплац, когда не сидели за решеткой. В общем, старые знакомые.

Я их заприметил, еще когда они на углу покупали жареный картофель, один штанитцель на троих.

Штанитцель-то? Разве отец вам не объяснял? Ну, это такой туго свернутый кулек. Один на всех. Дело обычное. Ничего нового. Денег нет. На дури еще не наварили. А может, и сами уже сломались. Мы их чуть не каждую неделю забирали. Не то слово. Тащили, перекатывали, волокли в машину. Сами они идти уже не могли, даже если бы сильно захотели. Бог знает, может, это было нашей ошибкой. Если бы мы их вообще не трогали, они, глядишь, добились бы того, чего им только и оставалось желать, – лежали бы где-нибудь в Зиммеринге, накачанные пердомалом и паракодином так, что никакой сорняк на могиле не вырастет.

Пердомал – снотворное, а паракодин – микстура от кашля, самое обычное лекарство. У нас в участке этого добра целая коробка набралась. Сначала мы, находя у них столько пузыречков, ломали голову, зачем им такая прорва микстуры: они даже не кашляют. А потом узнали, что эта микстурка с пердомалом дает такое сочетание, от которого у них земля плывет под ногами.

Так вот, когда мы увидели эту троицу, которая уже вся колыхалась, мы точно знали, чего они наглотались. Не первый день знакомы. Мы называли их койотами. Они бродяжили, подбирали всякую дрянь и ни на что путное давно не годились. Были и другие такого же сорта. Но этим троим мы дали особое прозвание. Они у нас числились задопроходцами. Этот почетный титул они заслужили этак год назад, когда мы накрыли их в сортире. Гопница лежала на каменном полу и не двигалась. Один эксплуатировал ее перепачканный кровью и калом зад, другой – свой задрюченный член. Ей заботливо подстелили газетные листы.

Ну, уж теперь-то с ними покончено, думали мы, на сей раз им не отвертеться. А то, что они напели потом, – наглая ложь этого адвоката, Томаса Прадера. Как только у нас проблемы, он – тут как тут, точно черт из табакерки. Никто им резиновых дубинок не совал… ни в жопы, ни куда-то еще. А им бы небось понравилось. Только на кой нам честь мундира марать. И по членам их никто не бил, нет, пенисы мы им не щекотали. Все это вранье, больная фантазия. На что нам эти гнилые стручки? Грязи и так хватает.

А где вы про это читали? Неужто в Англии? Там тоже продают паршивую газетенку, что нас лажает? Выходит, они прямо-таки неприкосновенные. Дайте им вволю побрызгать дурной спермой, наркоманам драным. Нет уж, как бы не так. Они думают, колбаса с неба падает. Откуда кровь взялась – понятия не имею. Может, они по слабоумию решили замочные скважины изнасиловать. Но что правда, то правда. Не хотелось упускать возможности разделаться с ними. Тут мы не миндальничали. Ну нельзя же так. А если бы рядом оказались не мы, а туристы из Америки или просто люди, приехавшие за культурой? Да они бы вскочили в ближайший самолет, и поминай как звали. И так уж идут разговоры. В конце концов даже японцев не заманишь. И какое упорство. Мы не успеваем дерьмо разгребать, а они как ни в чем не бывало нас новым заваливают. Нет, по-хорошему не получается. Прошли те времена.

В общем, подвернулась исключительная возможность поставить на них крест. А что в итоге? Караулка, санэпидстанция, Карлсплац и обратно пикет. Все тот же круг. Их, конечно, пришлось как-то помыть. Не тащить же такую гадость в машину. Гопнице мы освежили голову водой, и, представьте себе, оклемалась. А где взять воды-то – только в унитазе, ну окунули разок, целый бачок израсходовали. Она прочухалась. Мы ее развернули и туда же задом. Хотели было ухватиться за волосы. Но куда там. На голове какая-то ерунда, вроде старого меха, за это не уцепишься. Прадер заявил на суде, будто мы ей волосы выдрали. Чушь! До такой головы дотронуться страшно. Разве что в рукавицах.

Они сами себе потом волосы вырвали. От злости. Мы не видели ни одного клочка. Да и гопники – тоже. Волосы у них были длинные, но кому охота лезть в этот вшивятник. Они просто притворились мертвыми. Рыжий сразу, а чернявый с бородой сперва подразнил нас: «Киберер, киберер – ты наш лучший хаберер».

Киберер значит полицейский, только в ругательном смысле. Хаберер? Да, отец, я вижу, мало чему вас научил. Хаберер по-венски – друг-приятель. Кто говорит «киберер», тот явно хочет нас зацепить. А этот твердил беспрерывно, как полоумный. Никак не мог остановиться. Если бы мы не стиснули ему шею, он бы не заткнулся. Сначала молотил руками по воздуху, как бесноватый. А потом – раз, и откинулся, притворился мертвым. Л нам хоть кос зажимай – от пота, дерьма и мочи. Прямо у писсуара и у очка. Вначале они, видать, решили заняться делом в кабинке, но там не хватало места. Было уж часа два ночи. И все же кто-нибудь мог зайти. Допустим, кому-то приспичило по пути из Оперы. Мало ли припозднившихся. Эти оперные – такие привереды. Из-за всякой ерунды готовы бежать в газету. И вот готова новость – на нашем участке не следят за порядком.