Венский бал - [134]

Он вытащил телефон из внутреннего кармана пиджака и набрал заложенный в электронной памяти номер: «Мне придется задержаться. Передайте фрау Вайнштайн, что сегодня я уже не буду в офисе. Пусть отменит встречу с доктором Штерном. Я позвоню ему завтра в первой половине дня».

Он убрал телефон.

– Так на чем мы остановились? Ах да, коммерциальный советник Шварц.

И он снова разговорился. В какой-то момент у меня мелькнула сумасшедшая мысль, что Шмидляйтнер мог финансировать террористов, чтобы разом отделаться от вышедшего из-под контроля художника и флорисдорфского конкурента по хлебобулочному бизнесу. Но полная откровенность, с какой он рассказывал о Яне Фридле и советнике Шварце, развеивала это подозрение. И, однако, я поделился потом своими соображениями с Габриэлой. Она даже вздрогнула.

– Потише. Он затаскает тебя по судам, мало не покажется.

Вечером в день выборов я встретил ее в баре. У Габриэлы было дежурство. Она вбежала сама не своя и, остановившись, посмотрела на меня глазами, полными ужаса:

– Я уезжаю из страны!

В тот вечер она не раз повторяла эту фразу. Национальная партия становилась огромной силой. И хотя она не набрала абсолютного большинства, можно было не сомневаться, что этой партии поручат сформировать правительство. Социал-демократы получили меньше 25 % голосов. Габриэла выпила несколько бокалов шампанского.

– Ты это серьезно? – спросил я.

– Да.

– Куда же ты собираешься?

– В Соединенные Штаты.

– И что будешь там делать?

Она пожала плечами и уткнулась головой мне в плечо.

В дополнительном списке я нашел имя одного берлинского профессора. Судя по всему, он скончался позднее – от последствий теракта. Не знаю, почему мой выбор пал именно на него. Скорее всего, просто случайность. В справочной междугородной сети я узнал его берлинский номер. На мой звонок ответила женщина, по голосу можно было догадаться, что она в подавленном состоянии. Я представился. Она сказала, что не настолько оправилась от горя, чтобы беседовать с журналистом. Я заверил:

– Мною движет вовсе не профессиональный интерес. В Опере погиб мой сын Фред. У меня просто душевная потребность поговорить с людьми, которые тоже потеряли близких.

Женщина ответила не сразу.

– Я здесь случайно, – сказала она, – мне надо все разобрать в квартире моего отца. А вообще я живу во Франкфурте.

– Вы позволите мне приехать во Франкфурт?

– В этом нет необходимости. Через четыре дня я буду в Вене. Там живет моя сестра. Мы должны решить вопрос с наследством.

Она дала мне телефон сестры.

– Ваш отец был на балу один?

– Нет, со мной и моим мужем. Но мы ушли раньше.

Спустя пять дней мы встретились с Клаудией Рёлер в молочном кафе Городского парка. Она оказалась моей ровесницей и очень привлекательной. Лицо человека с мягким характером. Но на меня она смотрела недоверчиво. В глазах читался вопрос: «Что надо от меня этому типу?» Я рассказал ей о Фреде и о том, как до сих пор не могу примириться с мыслью о его смерти. Она стала слушать меня внимательнее. Мало-помалу ледок недоверия растаял. Она задавала все новые вопросы. Порой они смущали меня. Ей хотелось узнать, как зародилась во мне эта всепоглощающая отцовская любовь. Именно так – навязчивая. Я признался, что раньше почти не уделял внимания Фреду. Потом рассказал о разводе, И она вдруг спросила, не страдал ли Фред оттого, что я смотрел на него как на создание рук своих. Боже, подумал я, откуда она это знает? Домой я вернулся с чистой пленкой. На следующий день мы увиделись там же и в тот же час. Стояла прекрасная предвесенняя погода. Клаудиа Рёлер предложила прогуляться. Мы медленно двинулись вниз по набережной вдоль парапета и от моста возле отеля «Хилтон» дошли до так называемого Венского затвора – помпезно оформленного входа в туннель, через который река Венка течет в сторону Карлсплац. Потом повернули назад. Мой диктофон был прикреплен к верхнему кармашку пиджака. Иногда она останавливалась и брала меня за руку, чтобы показать, как останавливался посреди улицы ее отец. Мне хотелось думать, что это делалось не только для наглядности. На набережной были ниши с каменными скамьями. Мы присели, и она взяла у меня сигарету. Ведя свой рассказ, Клаудиа редко смотрела на меня. Кончиком туфли она механически передвигала лежавший на земле обломок ветки. Когда она заговорила о смерти отца, в ее глазах блеснули слезы. Лицо раскраснелось, но Клаудиа продолжала рассказ. В конце она призналась, что рада нашему разговору, это позволило ей излиться, и она чувствует облегчение. Я спросил:

– А откуда эта всепоглощающая любовь к отцу?

Она рассмеялась. Но ее лицо тут же приняло серьезное выражение. Она посмотрела на меня и тоже спросила:

– Мы еще увидимся?

Я дал ей свой номер телефона. Но она не пожелала дать мне свой, франкфуртский.

– Я мог бы его найти, – сказал я.

– Да, могли бы. Но не станете этого делать.

До сего дня я жду звонка от нее. Я несколько раз прослушивал пленку с записью ее рассказа. Меня глубоко тронуло то, как она говорила о своем отце. И тут впервые я подумал о том, что из этих записей и истории Фреда могу сделать книгу.

В подземном переходе на Карлсплац навстречу мне шли двое молодых полицейских. Того, что выше ростом, я узнал. Это был тот самый неуклюжий парень, которого я вставил в анонс перед трансляцией бала. Фред сделал мне два варианта, но посоветовал: «Возьми первый. Он позабавнее».