Венские этюды - [22]

Да и что было говорить?!

Где был «весенний шум»?!

А Альберт ночей не спал и все думал о ней.

Он чувствовал «весенний шум»…

Он готов был и нужду, и невзгоды переносить ради нее.

Сестра обратилась к брату: — Петр, послушай, как странно! В сновидениях, в дневных сновидениях — мне часто грезится, что вот — кто-то, когда-то придет и будет со мною; таков Альберт. Он — воплотившаяся греза моя, и только… Лишь греза о том, чего нет, и не будет. Будто видишь изображение горного пейзажа. И затоскуешь о настоящем…

Он заботлив и предупредителен как мать, — а, между тем, он мужнина, — он чужой. И это странно, непонятно! И если бы к этому прибавить еще что-то, то это было бы настоящее счастье!..

Он сидит со мною и говорит: — Не устала ли ты вышивать?.. Какие канвовые иголки лучше? Сколько сортов шелку?! Тебе не следовало бы перед сном умываться холодной водой, — это разгоняет сон… Пьешь ли ты за завтраком чай? Не пей крепкого чаю, — благодаря Богу, тебе еще не нужно возбуждающих средств. Завтра я пришлю тебе каталог художественной галереи. Обрати особенное внимание на легенды о Богоматери Стахевича. Так разговаривает он со мной. Все его интересует. А как он нежен и ласков…

Раз, как-то за ужином, он говорит: — «Ты ведь любишь суп с рисом?! Отчего вы не заказываете супа с рисом, раз она его любит?! Жизнь не так уж весела, а такие маленькие радости». Вот как он балует меня. Будто вокруг меня одной все вертится?! Но это не портит меня; наоборот, я чувствую, что делаюсь лучше от его ласки. Так хорошо, когда тебя балуют немножко. — Закрываешь глаза и говоришь: «еще!» — как попугай, когда ему почесывают, головку. Он книги, цветы приносит мне и по целым часам сидит со мною. Я чувствую, он очень меня любит. Ну, а дальше что же?!

Он — только мечта моя, принявшая образ…

Он только тоску увеличивает о том, чего нет и не будет… А между тем! В первый раз в жизни я увидала глубину и нежность мужской души, я почувствовала сразу, что от меня зависит и счастье и горе другого, что этот другой поистине любит меня всем сердцем и привязан ко мне, как дитя к своей няне. И неужели я скажу ему: «уйди»! — и исцелю его?! Он уйдет, он послушается меня, — он уйдет. — А потом?! А потом я буду ждать, и ждать, и ждать…

Брат взял ее руку и поцеловал ее.

— Послушай, — сказала, сестра, — Рикетта тебя любит?!

А брат возразил: — Я для нее воплотившаяся мечта того, чего нет и не будет… Поэтому иногда она говорит мне: — «Уйди», а иногда: «останься»!

И долго еще брат и сестра сидели вместе.

Он держал ее горячую ручку.

Чувствовался аромат бледно-розовой, пышной розы.

Они переживали моменты, так редко встречающиеся в жизни, — моменты полного взаимного понимания двух душ.

ИЗ ХРОНИКИ ПРОИСШЕСТВИЙ

Он прочел, сидя в кафе, следующую заметку в газетной хронике от 21-го ноября:

Загадочное исчезновение. Молодая девушка, портрет которой прилагаем, 15-летняя Анна Г., дочь железнодорожного служащего, отправившись в минувшее воскресенье на урок музыки, не явилась туда и с тех пор исчезла бесследно. Приметы ее: рыжеватые волосы, карие глаза, худенькая, несложившаяся фигура Глубоко огорченные родители и пр. и пр.

В душе его начала пробуждаться горячая любовь к этой девочке. Она превратилась в его глазах в «загнанную газель», он уже видел ее «потухающий взгляд»… Вообще, она соответствовала его идеалу. Во-первых, у нее были «золотистые волосы» (он позволил себе превратить «рыжеватые» в золотистые), карие глаза (их он оставил без изменения), тонкая, несложившаяся фигура. А во-вторых, — про нее неизвестно ничего больше, кроме того, что у нее золотистые волосы, карие глаза и что она исчезла, исчезла неизвестно куда!.

Благодаря этому его фантазия могла… Но ведь она, правда, была восхитительна по приложенному портрету. И такая молодая… и пропавшая…

Любовь его к ней все росла. Женщине, которая принадлежала ему в «реальной жизни», он мог сказать:

«Ну, уж ты…» или «прошу тебя, не раздражай меня!» или «ну, хорошо, хорошо! довольно! замолчи!..»

Но перед этой исчезнувшей он бы упал на колени, снял бы с нее мокрые башмаки и чулки, отнес бы бедную на свою кровать, закрыл бы потеплее с головой, растопил бы печь пожарче, напоил бы ее чаем и сидел бы, сидел, сторожил, оберегал ее. Или сказал бы ей, как молодой священник: «Анна!» Или бы он… нет! этого бы он не сделал!

«Легкого поведения девица — voilà tot»,[18] — сказал кто-то в кафе.

Он чувствовал, что над ним станут смеяться, если он вступится за нее. Но его возмутили эти слова, и он бы охотно сказал:

«Милостивый государь… А золотистые волосы!..» Да, таковы аргументы у любви.

Он все думал о первом слове, с которым соблазнитель обратился к ней: «Послушайте, моя красавица!..» Да, он наверно так начал… И целая жизнь была раздавлена, как муха под ударом хлопушки.

Он так представлял себе это: она идет, медленно переступая своими длинными стройными ножками, ее золотые волны заплетены в косу, она несет в своей детской душе весь механизм жизни.

Ровно в 12 часов урок музыки, ровно в час что-нибудь другое, ровно в 2, в 7, в 8… И вдруг кто-то производит во всем страшный переворот, сказав: «Послушайте, моя красавица…» Весь порядок часов и дня нарушен, и душа превращается в живой организм Этим все сказано. Она пробуждается, начинает дышать, жить независимой жизнью.