Венские этюды - [12]

Мать: — Мы этого не понимаем. М-me Б. ты бы это приятнее рассказал. Нас ты хочешь только сердить и осуждать.

Сын: — Герои — это Курвенал, верный до самой смерти слуга Тристана, Брангена смертельно грустная подруга Изольды, и бедный пастух, который на свирели выражает страдания Тристана Они уже не живут для себя. Как старики. И все-таки они молодые и сильные в любви. Свободные от страстей и желаний несут они на себе страдания других, оберегают их и умирают за них… У них христианские души. У Курпенала, у Брангены и у бедного пастуха еще при жизни как бы вырастают небесные крылья. И они простирают их, и парят, и защищают ими этих двух влюбленных, жалких рабов жизни, которые как милостыню вымаливают себе личное счастье и исполнение своих желаний. Они, как пресмыкающиеся, ползают и не могут подняться над своими желаниями! И к чему таких вводить в музыку! На органе их нельзя передать.

Гларис поникла годовой.

Мать: — Мы этого не понимаем Не правда ли, Гларис? Но у Альберта ораторский талант. Ты бы отлично мог сделать карьеру, если б захотел! Во всякой газете с удовольствием примут…

Отец: — Покойной ночи! Я устал Этот Вагнер расслабляет человека. Перестань, Альберт — опять Гларис не будет спать?.. Такие разговоры на ночь…

Мать: — Гедвиг, ступайте с барином! зажгите свечи, посмотрите, все ли в порядке. Пошлите ко мне кухарку со счетом Так ты, собственно, что говоришь, Альберт? Гларис, ты уж больше не слушаешь, конечно?..

Альберт: — Я говорю, что на все у нас теперь ложный взгляд. Единственный герой — бедный пастух, играющий на свирели и умиротворяющий людей своими звуками… У него самого ничего нет, а он одаряет других. Его песня, как небесная ласка сопутствует этому несчастному дураку Тристану, погибающему от своей страсти… Вот в чем геройство! Бескорыстная любовь! Как солнце любит землю, и дает ей, дает, пока не отдаст все свои золотые лучи и свое нежное тепло — и тогда само гибнет от холода и тьмы… А до тех пор оно с вечной кротостью будет улыбаться той, которая отнимает его жизнь — земле! Но все же, это — солнце, неисчерпаемо-богатый мир! Солнце!

Мать: — Отчего бы тебе, право, не писать в газетах?

Гларис, краснея: — Мама!

Мать: — Ну да. Что ж в этом такого? Здесь и слушать-то его некому! Кухарка, идите считать! Купите завтра опять этого же хлеба. Барин похвалил.

Гларис: — Прощайте, мама!

Брат: — Гларис… какая ты была сегодня красивая в театре! Но теперь ты побледнела и не в духе. От моих слов?

Гларис: — О нет! Отчего? Но у нас так много всего… того, другого… Твои мысли, конечно, очень хорошие. Я чувствую, что мы совсем не такие, как ты требуешь… И собственно — не хотелось бы даже никогда быть такими… Кто же захочет кончиться, прежде чем он начался?.. Твои слова как будто просто хотят убить молодость…

— Нет, Гларис, отчего молодость?

— Я не знаю. Такое что-то отвлеченное, неземное, на другой стадии, может быть…

Молчанье.

Брат: — Винкельман тоже почти богоподобный…

Гларис, краснея и радостно улыбаясь:

— Покойной ночи, Альберт! Какой ты хороший!.. Ты говоришь то, что я думаю…

Брат: — Желаю тебе увидеть его во сне, Гларис…

Гларис уходит, говоря: «Гедвиг должна меня проводить и раздеть, чтоб я хорошо спала».

Мать — сыну: — Мне кажется, ты совсем влюблен в Гедвиг. То-то ты проповедуешь нам пастушью свирель…

— Какое это имеет отношение?

— Хорошо уж, хорошо. Меня не заговоришь. Или ты меня за дуру считаешь?

— Вечно у вас одни только пошлости на уме!

— Ну, конечно. А ты — оратор. Громкие слова, идеалы… А какой толк из этого?

Альберт: — Думать о каком-нибудь предмете уже значит положить начало его развитию. Потом он может созреть. А если не забросить зерна — нечему и произрастать.

Думать — значить быть сеятелем самого себя! А когда будет жатва… кто знает?

………………………

Никого больше нет в столовой, кроме Гедвиг и Альберта.

Гедвиг: — Как хорошо вы это сказали — про героя…

— Вы — героиня нашего дома, Гедвиг! Поэтому вы и поняли меня. Всем вы даете покой, мир, отдых…

Потому что вы сами для себя ничего не желаете, — от нас, по крайней мере.

Она медленно убирает со стола.

— Гедвиг!

— Что угодно?

— Верите вы в то, что я говорил вам?

— Да. Надо верить. А что?

— Ничего. Надо.

Она убирает. Совсем медленно убирает. Он подходит к ней, берет ее руку, нежно гладит ей волосы…

— Гедвиг…

— Барин… о, барин!..

— Изольда!..

ДОНЖУАН

Идиллия

Она сидела с матерью близ киоска, пила густое желтое молоко и ела золотистый, свежий ситный хлеб со сливочным маслом и медом.

Был летний воскресный вечер.

В шесть часов пришел Альберт.

Она покраснела.

Альберт велел себе подать свежего душистого ситного хлеба с маслом и медом Молодая девушка положила руку на спинку его стула, и рука ее чуть касалась его.

Мать сказала: — Вы сегодня чем-то расстроены, Альберт!

— Человек должен двигаться вперед, а тут такая тина! — резко сказал он. — Одна дама, которая прочла мои очерки об истине, говорит, что мне бы следовало хоть одно лето пожить в Карлсбаде, в Мариенбаде — там, где бьется пульс жизни…

Молодая девушка сложила руки на коленях и побледнела.

— Настоящий писатель, дорогой мой… — начала мать.

— Нет, — перебил Альберт, — нельзя творить из ничего! Вы этого не понимаете… Разве вы знаете, что нас возбуждает? У каждого свой собственный источник вдохновенья! Иногда женщины бывают им.