Венская прелюдия - [55]

— Как спалось на новом месте? Обвыклись? — Лузгин с безразличным видом осматривал фасады с узкими, словно бойницы, окнами в ожидании ответа Завадского, вальяжно расположившегося справа на диване, обитом качественной кожей. Любой сторонний наблюдатель сделал бы для себя вывод, что два состоятельных господина решили нанять экипаж для прогулки по внутреннему городу[37].

— Высота потолков в сочетании с непропорционально малой шириной апартаментов доводит меня до исступления. Такое ощущение, что посол мне выделил для жизни колодец. Как так можно строить? То ли дело у нас: если спальня — то хоромы, если обеденный зал — так человек на сто. Вот это я понимаю — широта души. А здесь? — Александр Александрович Завадский пребывал в раздражении и не намерен был этого скрывать. — Имел неосторожность для свежести воздуха оставить открытым то, что здесь называют окном. Комары у них, скажу я вам, породистые…

Подгорский тронул круп лошади длинным шестом и улыбнулся. Вчера вечером он предупреждал нового обитателя посольского жилого этажа о том, что с наступлением темноты окна следует держать закрытыми — воды Дуная посылают в окрестности не только ночную свежесть, но и стаи мелких назойливых кровососущих. Александр Александрович лишь благодарно кивнул в ответ, но цепкий взгляд Подгорского приметил початую бутылку шампанского. Скорее всего, к её окончанию Завадскому было уже не до закрытого окна.

— И все бока себе отлежал… — ворчал начинающий дипломат, потирая предплечье.

— Вам ли быть в печали, Сансаныч? — с налётом иронии заметил адъютант. — Неужто кровать в вашей келье жёстче, чем койка на броненосце береговой охраны «Колдун»?

Подковы серой в яблоках кобылы равномерно отбивали удары по мостовой, фиакр неспешно вёз господ почтенного вида к пункту назначения. Неожиданно Подгорский выругался на немецком, дёрнул на себя вожжи, с виноватым видом приложил руку к груди, пролепетал что-то вроде «нижайше прошу прощения за задержку» и спрыгнул на землю. Подтянуть узду на один пробой с каждой стороны оказалось делом быстрым — пассажиры только успели обменяться остротами по поводу того, что чиновник посольства Подгорский по выслуге лет без дела не останется. Извозчик из него проворный. Илья Михайлович, взобравшись на козлы, ещё раз, как положено приличному вознице, принёс свои извинения и вздёрнул вожжи.

— Не единожды я уже подумал, что та твёрдая койка в офицерской каюте мне милее, чем все эти венские красоты. Там я знал каждого человека рядом с собой и мог на него положиться с полной уверенностью. Как на брата. У меня такое чувство, что я сошёл на берег в порту, а мой броненосец ушёл в Кронштадт. Не сочтите за слабость, капитан первого ранга Лузгин. Так… На ваш вопрос о койке отвечаю… — тихо произнёс Завадский на ломаном немецком языке.

— И это говорит мне человек, который с уверенностью прорицателя вытянул меня из деревенского болота, — парировал адъютант. — Кстати, кроме меня, вы вполне можете положиться и на нашего кучера. Думаете, он перед выездом не проверил упряжь? Несколько раз проверил, я уверен. Допускаю даже, что он её умышленно послабил, с тем чтобы иметь возможность без подозрений остановиться в любой момент, когда посчитает нужным.

Завадский понимающе кивнул, не поворачивая головы к собеседнику. Роль убивающего время гостя Вены подразумевала некоторую вальяжность в поведении и рассеянность взгляда.

— И что же, дорогой Илья Михайлович, осмотрелись? За нами хвост? — спросил Александр Александрович, небрежно поправляя манжет левого рукава.

Подгорский, продолжая держать обеими руками вожжи, только лишь утвердительно кивнул, после чего Лузгин посчитал нужным рассеять сомнения своего напарника:

— Вот видите, коллега, а вы говорите… Чем не морской экипаж… Наш Подгорский — только с виду простак псковский. Продолжаем наш променад, от планов не отступаем. Только попрошу вас, Александр Александрович, старайтесь на публике побольше хранить молчание либо использовать односложные фразы. Ваш питерский акцент выдаёт вас с головой. Для наших преследователей это не новость, но для нового круга общения лучше этот факт не афишировать.

Едва разминувшись со встречной каретой, Подгорский объехал громадную телегу с бочкой для воды и принял вправо с такой точностью, что большие колёса вплотную притёрлись к бордюрному камню. С ловкостью двадцатилетнего юноши он спрыгнул с козел и, услужливо поклонившись, открыл господам низенькую дверь своего фиакра.

— Пустой экипаж в четырёх домах от нас… — опустив голову в поклоне, пробормотал Илья Михайлович в тот момент, когда господа ступили на брусчатку.

Едва коснувшись нашейного платка, адъютант взглянул в нужную сторону, но успел рассмотреть только лишь опущенную голову кучера в котелке, одетого во всё чёрное. Фиакр совершенно неприметный, как и сотни других в Вене. Запряжён гнедым молодым конём. Сбруя самая дешёвая. Без кисточек и прочих украшений.

— Вот и прибыли… — Лузгин первым шагнул к невысокой старой двери под вывеской «Букинистическая лавка Гройзера». Для того чтобы попасть внутрь, адъютанту пришлось приложить заметное усилие. Судя по всему, букинист Гройзер испытывал финансовые трудности — петли облезшей двери поддались с трудом, издав специфический скрип, раздражающий слух. С такой сигнализацией входной колокольчик был совершенно не нужен, но всё же он своим негромким переливистым звоном скрасил первое, не самое лучшее впечатление о хозяине книжной лавки.