Венская прелюдия - [54]

Ерёмин дышал глубоко и часто, пытаясь унять сердцебиение и избавиться от противной смеси ароматов в носу. Он многократно проклял тот день, когда согласился из обычного писаря пойти в дознаватели, выполняя поручение своих товарищей по революционным идеям. Ладно бы единомышленники, но какое отношение к их прогрессивным идеям имеют эти итальянцы, с которыми приказал работать комитет?

— Кто этот человек, которого завтра привезут на допрос? — как ни в чём не бывало спросил Джованни, откинувшись на спинку своего дивана.

— Профессор из Одессы! — Ерёмина раздражало, что он вынужден повторять ещё раз то, что вчера рассказал Бриджид. — Его взяли за организацию подписки в пользу народовольцев. К нам этапируют для дознания по приказу генерала Дрентельна. Это всё, что мне известно. По телеграфу уголовное дело не передают.

Импресарио некоторое время пребывал в раздумье, о чём свидетельствовал его сосредоточенный взгляд, направленный в сторону колыхающейся занавески. Затем итальянец будто принял какое-то решение, хлопнул руками по коленям, сменил выражение лица с каменного на благожелательное и обратился к Ерёмину:

— Давайте рассуждать хладнокровно…

Георгий Саввич такой возможности не имел. В висках били маленькие молоточки, пальцы продолжали предательски дрожать, несмотря на то, что он до боли в суставах их сжал, во рту появилась неприятная сухость.

— Если бы профессор в Одессе дал показания о том, кому он передавал собранные деньги, Бриджид сегодня не готовилась бы к выходу на сцену, а грела бы горло чаем в камере. Я прав? — спросил Джованни.

Ерёмин шумно выдохнул, успокаивая пульс, собрался с мыслями и ответил:

— В лучшем случае — кипятком. Подследственных в первые дни содержания под стражей не балуют. Психологический момент.

— Неважно. Кто бы её допрашивал?

— Лузгин или я. Дрентельн никого больше к допросам не допускает. Остальные собирают агентурную информацию, систематизируют её и подают генералу в докладе. Утром мы получаем новости, если они есть. Лузгин задаёт вопросы генералу, если нужно, но в кабинете с подследственными работаем только мы.

— Отлично. Значит, и с профессором будете работать только вы?

— Если генерал лично не посчитает нужным взглянуть на арестованного, то да, — дознаватель постепенно унял нервную дрожь в руках. — Протокол в любом случае буду вести я. Лузгина утром в отделении не будет.

Джованни, потирая короткими пальцами подбородок, пробормотал что-то на итальянском, после чего продолжил:

— Арестованных на ночь куда увозят?

— Никуда не увозят, — Ерёмин уже заподозрил неладное, но ещё не понял, куда клонит импресарио. — В подвале есть несколько камер. Небольшая внутренняя тюрьма. Каждый раз после допроса тюремную карету вызывать никто не станет.

— Bene…[36] Припоминаю: вы, Джорджио, в своё время дальновидно спасли от заключения пасынка одного из ваших ротмистров… Как его фамилия? Хотя какая мне разница…

— Ивантеев. Старший караула, — Георгий Саввич говорил всё тише, он боялся оказаться правым в своих догадках.

— Всё сложилось, Джорджио, — с улыбкой на лице констатировал итальянец. — На допросе тяните время, вго́ните этого учёного в ступор, пусть запрётся. Пусть обидится. Вмажьте ему пару раз по лицу. Главное — чтобы он ничего нового не рассказал. А ночью он попрощается с этим миром и замолкнет навеки.

Ерёмин пару раз схватил ртом воздух, словно рыба, оказавшаяся на берегу:

— Но это невозможно! Это Третье отделение… Уж не думаете ли вы… Я — нет! Слушайте, Джованни, что сложилось? Что у вас сложилось? Вы хотите моими руками… Да взорвите по пути тюремную карету, наконец! Почему я?

Всё время, пока Еремин подбирал слова, заикаясь от напряжения, Джованни лишь утвердительно кивал, и с каждым его кивком Георгию Саввичу становилось всё труднее формулировать свои мысли.

«Этому сейчас самовар нельзя доверить, не то что такое ответственное дело…» — подумал итальянец, скривив лицо в презрительной улыбке.

— Вам нужно больше отдыхать, Джорджио. Нужен полноценный сон. Тогда к вам вернётся уверенность в себе, чистота мысли и решительность. Профессор должен покончить жизнь самоубийством. О каких взрывах вы говорите? Вам приходилось убивать?

Ерёмина всего трясло мелкой дрожью. Он и стрелять-то толком не умел, а о том, чтобы задушить человека голыми руками… Георгий Саввич взглянул на свои худые кисти рук, узловатые длинные пальцы и неожиданно громко крикнул:

— Нет!

— Я так и думал… — железным голосом сказал Джованни. — Насколько я понимаю, этот профессор иудейской веры?

Ответа не последовало. Ерёмин рассеянным взглядом продолжал разглядывать свои дрожащие руки.

— Вы слышите меня, Джорджио?

Дознаватель утвердительно кивнул, но выглядело это совершенно неубедительно.

— Завтра утром прикажете ротмистру Ивантееву заступить на ночную вахту и проведёте меня в камеру к профессору. Ему придётся повидаться с раввином. Я всё сделаю сам.

Глава XII. Букинист

— Зингерштрассе, девятнадцать, — громко скомандовал Лузгин, запрыгнув в экипаж почти на ходу, и Подгорский, сидевший на козлах большого зелёного фиакра в облачении кучера, лишь молча кивнул. Так поступил бы каждый из венских извозчиков, не славившихся своей разговорчивостью.