Венок на могилу ветра - [23]

— Постарайся понять, — убеждал мужчина, избегая глядеть другу в лицо, — бабьи глупости, я согласен. Только это ничего не меняет, потому что он не уйдет, а она не уймется.

— Выходит, он взял нас измором? — спросил друг и внезапно в приступе ярости швырнул камнем в воду (мгновенный глоток и за ним — ничего: ни следа. «Прожорливая тварь», — подумал он о реке).

— Он дал нам порох и семена, — напомнил мужчина. — И потом, больше он никуда не пойдет. Упорствовать тут ни к чему.

— Зачем он здесь? Чего он хочет? Ты знаешь? Я вот — нет.

— У нас нет выбора, — ответил мужчина. — Она не выдержит. Скоро посыпется снег, и тогда будет поздно. Начать мы должны сейчас.

— Стало быть, он взял нас измором, — упрямо повторил друг.

— Пусть так, — нетерпеливо кивнул мужчина. — Только он все равно никуда не уйдет. Это не гость. У нас в ауле соседей тоже не выбирали…

Серое, грузное небо дышало хриплым холодом им в лица. Лес вдали казался застывшей пеной непонятного грязного цвета. С тех пор, как друг убил прикладом кабана, жребий чаще выпадал на мужчину. Незадолго до приезда чужака он смастерил себе лук из гибкой ветви молодого бука, подвязав к нему тетиву из тонкого, почти прозрачного сухожилия подстреленной косули. Держать лук в руках почему-то было приятнее, чем ружье. Он был тугим, как живая плоть, и умел дышать ветром. Пустив стрелу, можно было следить за ее летящим жалом и получать удовольствие от того, как она вонзается в цель, не оскверняя ее никакой гнусностью — ни запахом паленой шерсти, ни свинцовым укусом металла. Так что в этой охоте из лука была не одна бережливость. Вчера он повесил его на крюк у входа в хадзар, а сейчас вспомнил о том с какой-то искренней жалостью. Зима еще не настала, а он уже томился по лесу.

— Хорошо, — сказал друг. — Только говорить ему будешь ты…

Мужчина вздохнул с облегчением и повернулся к нему, протянув свою кисть. Рукопожатие вышло беглым и кратким, но крепким. Друг быстро пошел назад, в сторону дома, мужчина последовал за ним.

Ацамаз стоял на небольшом пригорке в сотне шагах от хадза-ра и наблюдал, сложив на груди руки, за тучей, выползающей из-за хребта. Пес сидел у его ног, подняв черную морду, и, не мигая, следил за приближением человека.

— Бог в помощь, — поприветствовал Хамыц.

Тот кивнул и обратил к нему свое лицо. Гладкое, почти без морщин, оно, казалось тем не менее, никогда не ведало молодости. В темных зрачках не отражался свет. Чужак опять перевел взгляд на облако и неожиданно спросил:

— Как считаешь, дождь в нем или снег? Хамыц пожал плечами и ответил:

— Кто его разберет? Пожалуй, что дождь. Для снега рановато. Не поворачивая головы, тот ухмыльнулся тонкими губами:

— Как сказать. Стоит обрушиться снегопаду, и завтра нам покажется, что для любого дождя уже поздно. А коли через пару дней вернется солнце, под его светом мы станем размышлять о том, как еще рано для осеннего дождя… Разве не так? «Рано» и «поздно» — всего лишь причуда.

Хамыц раздраженно подумал: ты мне еще про яйцо и курицу расскажи, а вслух сказал:

— Твоя правда. По мне, однако, хорошо бы вместо снега — дождь. А еще лучше, если туча вовсе мимо проползет…

— Не проползет, — сказал чужак. — Только, сдается мне, мы еще пожалеем, что это не снег…

И тут Хамыц понял. Воздух внезапно сделался тесен, тяжел и как-то грузно обмяк. Птица, парившая в небе прямо над их жильем, сложила вдруг крылья и орлом опрокинулась вниз, потом, пронзительно крикнув, вынырнула из воздушной ямы и стремительно понеслась, улетая над лесом в серую пустоту.

— Буря, — выдохнул Хамыц, и Ацамаз кивнул:

— Похоже на то.

Лежавший смирно пес напрягся, вскинул уши и зарычал, однако тут же сбился на жалкое урчание. Туча вышла из-за хребта и потянула за собой отрепья ядовитых облачков.

— Ты хотел мне что-то сказать? — спросил чужак, впервые внимательно поглядев Хамыцу в глаза.

— Да, — признался тот и почувствовал, что сказать сейчас не сможет. — Давай отложим на потом.

Чужак согласно кивнул и сказал:

— Сейчас и вправду не до слов. Взгляни на коней.

Обернувшись, Хамыц увидел, как лошади, прибившись к коновязи, топчут невпопад встревоженную землю, словно боятся об нее обжечься. Бросившись к дому, он на бегу заметил, как с берега вздымается ему навстречу грязный пыльный столб. Лес за рекой уже потускнел, опух и стал быстро растворяться в желтом натиске крепчающего ветра. Друг уже выскочил из дома и торопливо подвязывал постромками ноги беснующихся коней. Придя ему на помощь, Хамыц схватил веревку и попытался стреножить своего коня, но тут же был отброшен в сторону копытом кобылы пришельца. Свалившись на спину, он услыхал могучий гул, бегущий к ним из-под земли. Спустя мгновенье Хамыца подхватили сильные, пронзительные руки, втащили в дом и бросили к стене. Там уже сидела женщина и, обхватив колени, смотрела на него взглядом, в котором ничего, кроме ужаса, он не распознал. Раздался жуткий грохот, и в хадзар влетело страшное, бесформенное тело воды, вмиг смело очаг, всмятку разбилось о стену напротив и ослепило их сотней пощечин. Вслед за ним, по-звериному вскрикнув от боли, в узкий проем двери ворвался яростный ветер, пьяно качнулся волной и сразу исчез, удрав в дыру посреди растерзанной крыши. Едва придя в себя, Хамыц взглянул на женщину и заметил кровь у нее на руках. Она держала их, подняв кверху ладони, словно изучая невидимое зеркало. Лицо и одежда на ней были мокрыми, и только глаза оставались сухи. Что-то упало ей на ладонь, и он увидел немыслимо яркую капельку крови.