Венки Обимура - [4]

— Не по дням, вижу, возрос ты, а по часам! — Михайла положил на его плечо руку. — Как же нарекли тебя? Ох, что же это я, разве поп кикимору крестить станет? Да ведь мы и сами с усами, еще вон с какими длинными! Слышь-ко, Лешенька, — обратился он к мужичонке-коряженьке. — Каким именем наречем отрока?

Леший что-то невнятно прогукал. Филин прижмурил глаз, недовольно нахохлился.

— Ну куда ему по свету с такой кличкой туряться? — развел руками Михайла. — Сам посуди: рожден в образе кикиморы, колдуном взрощен, да еще и прозванье богомерзкое… Нет, брат Лешенька. Какое слово первое на язык пришло, когда я его увидел? Юрия-Егория вешнего помянул? Ну так и быть ему Егорием. А прозывать станем… Белым! Глянь, бел он да светел, словно подснежный цвет.

Филин вновь перепорхнул на плечо Лешего.

— Ну, прощевайте, дружечки мои! — поклонился им Михайла. — Скоро закатится зимушка в свои страны холодные, весне дорогу даст — и пойдем по лесам — по полям травушке кланяться. Егория обучим нашим премудростям. Как думаете, впрок пойдет наука?

Леший закивал усердно, потом отдал Михайле поклон — и как ни бывало ни его, ни филина. Прянул с места иссохший липовый листок, а под ним оказался тугой завиток молодой травинки…

Из приказа по Управлению космического надзора Делаварии

Дело о строительстве завода шестинол-фола-вадмиевой кислоты

…За халатность, приведшую к пространственно-временному искажению, нарушению условий содержания в ссылке Изгнанника № 1, Куратор № 1 лишается права связи с объектом наблюдения и вмешательства в его судьбу вплоть до особого распоряжения…

Старший инспектор надзора

Ар К.Б.О.С Труга

* * *

Солнышко-ведрышко,

Выгляни, красное,

Из-за гор-горы!

Выгляни, солнышко,

До вешней поры!

Видело ль, ведрышко,

Красную весну?

Встретило ль, ясное,

Ты свою сестру?..

А не сама ли Весна, солнцева сестра, по лесу легкой поступью идет?.. Нет, не дева то сказочная, а белая да румяная дочь крестьянская.

Но не теплы ей лучи солнца жаркого, не веснянка ей поется — горькая слезонька льется…

Сердце пахаря по весне об урожае болит, радельная хозяйка первого выгона скотины в поле ждет не дождется, а сердце иную заботу знает. Где слабому скрепиться, когда оковы ледяные от взора солнцевой сестры тают!

Долго девица по лесу блуждала, пока не набрела на покосившуюся избешку. Долго хоронилась в кустах, пока не решилась взойти на крылечко. Долго стояла под дверью, пока не осмелилась ее толкнуть.

Вот и он, колдун! Сама к нему дорогу сыскала, а лишь увидела — обмерла. Только и могла девица, что слезами залиться.

— Вижу, что не с большой радости ты ко мне наведалась, — молвил колдун. — Как зовут тебя?

— Наталья.

— А как же молодца того зовут, по ком сердце твое болит?

— Иваном…

— Неужто он тебя, такую пригожую, нелюбовью мучает? Коли так — каменное у него сердце да стеклянные глаза.

— Ах нет! — вскинулась Наталья — куда и слезы девались. — Любил он меня, доподлинно любил! Голубенькой называл, ясонькой, солнечным лучиком! — шептала она жаркие слова и сама горела вся. — Разлучили нас не смотницы-наговорщицы, не змея-соперница. Вот уже два года одет Иванушка в ризу черную, наречен Иннокентием. Вот уже два года я горе мыкаю, перестарком стала, а и смотреть на других не могу — только Иванушка, свет-надежа, во сне снится, наяву мнится.

Тяжелый да горький вздох пронесся по избушке. Зашелестели сухие травы под потолком.

— Экая разлучница у тебя, девонька, — сама Божья Матерь. Экий лихоимец — сам Господь Бог. Не страшно с ними в спор вступать?

Показалось Наталье, что от этих слов еще темнее в избушке сделалось. Она только сейчас поняла, чего ж добивается-то! И вспомнила, почему все-таки решилась придти к колдуну, больше которого боялась разве что смерти.

Измаялось сердце девичье, извелась Наталья — и не сдержала тоски, поклонилась деревенскому знахарю Ереме, мужику бойкому и на слово скорому. Молила его Наталья помочь друга милого вернуть. Узелок принесла, куда тайком от отца положила новый хлеб да беленого холста. Жил Ерема тем, что деревенский люд давал за травы-коренья, за вещий причет от притки, призора, иного лиха. Семижоновка деревня не малая, да и окрест знавали про Ерему. Он не бедствовал! Принял, однако, и Натальины подношения.

— Ну, касатка, — молвил сладко, — чем горю помочь? Приворотных зелий множество! Иль ворожба тебе милее? Хошь — на зеркало, на соль, на хлеб, на мыло заговор скажу? «Сколь скоро мыло к лицу льнет, столь бы скоро молодец девицу полюбил!»

— Да крепким ли такое слово будет? — усомнилась Наталья.

— Крепкое слово — оно и ценится крепче, — уклончиво ответил Ерема.

— Сережки с самоцветами, запястья серебряные — не пожалею! — посулила Наталья. Ох, зазнобчивое, разгарчивое сердце девичье!

Ерема довольно улыбнулся:

— Змеиные чары крепкий приворот дают.

— Змеиные?! — перепугалась Наталья.

— А то! Разыщи перво-наперво гадюку, голову ее прижми к землице рогулькой, продень сквозь злобные глаза иголку с ниткой, да не забудь при этом молвить таковы слова: «Змея, змея! Как тебе жалко своих глаз, так чтоб имя рек меня жалел и любил!» Ну а как домой воротишься, поскорее кафтан или какое другое платье доброго молодца той иглой прошей, само собой, втайне от всех — и любовь приворожена навеки!