Венки Обимура - [32]

Наташа подняла голову. Егор тяжело вздохнул. Если бы женщины знали, до чего мешают слезы их красоте, они не плакали бы никогда!

— Иван, — наконец сказала Наташа.

— Ассистент Юлии? — догадался Антонов. — Хороший парень!

«Интересное дело, — подумал Егор. — Мне и в голову не приходило, что Наташа в него влюблена».

Да, а как это бывает у нормальных людей? У тех, чья любовь не обречена заранее на разлуку? Кто не мучает друг друга с первого дня? Вот он любил Юлию всегда, а думал, что… Был только один раз, когда догадка об истинном постучала в его сердце. Они втроем — Юлия, Егор и Никифоров — поехали в командировку в маленький городок, где находился филиал Института. Городок был славен церквами и музеями, поэтому, конечно, все свободное время они ходили по этим церквам и музеям. Вернее сказать, их туда водила Юлия. Никифоров всегда делал то, что она хотела, а Егор изнемогал от злости, но не противоречил, И вот в каком-то зале, пустом по причине буднего дня, склонившись над витриной с тяжелыми старинными украшениями, услышал Егор разговор двух хранительниц.

— Погляди, не отломали сызнова пальчик у плакальщицы? — спросила одна, и вторая, со всей серьезностью ответив: «Сейчас погляжу», засеменила к стоявшей у входа древней фигуре женщины, воздевшей руки горе.

— На месте пока!

— Ну и слава Богу.

Хранительницы казались столь же древними, как эта статуя. Егор улыбнулся, и вдруг из-за стенда вышла Юлия.

— Кто же ей палец ломал? — встревоженно спросила она.

— Да мало ль кто? — обрадовались хранительницы возможности поговорить. — Шел какой-нито шалопай да схватился. Спаси Бог, что реставраторша у нас мастеровитая, и не углядите, пожалуй, который пальчик был отломанный.

Юлия приглядывалась к руке плакальщицы. Егор не сдержал любопытства и тоже подошел.

— Я не вижу, — призналась Юлия. — А вы?

— И я не вижу…

— Вот же, вот, — шепотом подсказала одна старушка, с мягким седым узелком на затылке, а вторая, коротко стриженная, с гребенкой в сивых волосах, торжественно провозгласила:

— Указательный на левой руке!

— Даже не заметно! — горячо сказала Юлия.

— Абсолютно, — согласился Егор.

Похоже, старушки были польщены.

— А во втором этаже статуя Венеры стоит, так ей третьего дни кто-то яблочко в руку положил! — сообщила седенькая хранительница.

— Неужели? — почему-то обрадовалась Юлия.

Вторая тоже не осталась в стороне:

— А в зале XVII века деревянный старец (она произнесла это слово с ударением на «е») стоит с протянутой рукой. И каждый вечер после закрытия у него из ладони копеечки вынимают. Кто ни пройдет, всяк подаст Христа ради.

Юлия покачала головой. Ее глаза светились, сияла улыбка. И Егор улыбнулся в ответ — впервые в жизни улыбнулся ей! — и растерялся от этого, и сказал:

— До чего же тут хорошо!

Мягкий свет лился с потолка и белых стен.

— Конечно, — гордо сказали хранительницы, — тут ведь Красота.

— Господи, как чудесно здесь работать, правда? Годы уходят, а Красота остается, — задумчиво молвила Юлия.

— А вы как выйдете на пенсию, так и приходите к нам служить, — очень серьезно предложила та, что с гребенкой.

— Да, на пару и приходите, — ласково сказала другая, глядя то на Егора, то на Юлию…

…Сегодня ночью они вспоминали об этом, и Юлия сказала:

— Ты весь светился тогда, и волосы, и глаза, и улыбка твоя светилась!

Да. Но почему они тогда ничего не сказали друг другу? А теперь поздно! Да и не нужно.

Егор почувствовал, что вот сейчас тоже уткнется лицом в ладони, как Наташа… Хотя нет, она уже не плакала, а о чем-то тихо рассказывала Антонову. И тот вдруг выпалил:

— Нет, это невыносимо! Егор, неужели у вас здесь нет никакого средства, среди всех этих трав?

— Чего? — не понял Егор.

— Приворотного зелья! — отчеканил Антонов. — Неужели мы так и будем стоять и смотреть на это удручающее зрелище? — Он кивнул на Наташу, в глазах которой опять собрались слезы. — Вот это не подойдет? — склонился он к высокому синецветному журавельнику.

— Нет, это герань луговая. От колотья, ломоты в костях, икоты пользовали ею, даже голову мыли от глухоты, а вот присушка… нет, нужен хотя бы девясил, — ласково коснулся Егор желтого лохматого венчика.

— Ну?! — настаивал Антонов.

— Я могу приготовить, — растерялся Егор, — но ведь это в любом случае должен выпить Иван.

— Действительно! — озадачился — Антонов. — Я как-то забыл. А заговор? Выйду не благословись, встану не перекрестясь… Подождите, сейчас вспомню. — Он нахмурился, но тут же лицо его прояснилось. — Ну, Егор! Вы должны знать! У вас память лучше моей!

— Да, — просто сказал Егор. — Я знаю. Иди сюда, Наташа. Он подвел девушку к окну. — Смотри на восток — и повторяй за мной… На море, на Окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый; на этом камне сидят тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски через все пути, и дороги, и перепутья. Мечитесь, тоски, кидайтесь, тоски, бросайтесь, тоски, в буйную голову рабы Божьей…

О Господи!.. Но, кажется, никто ничего не заметил, Наташа говорила все как нужно:

— …в буйную голову раба Божьего Ивана, в лик, в ясные очи, в сахарные уста, в ретивое сердце, в ум и разум, в волю и хотение, во все его тело белое, во всю кровь горячую, в семьдесят семь суставов, жилочек и поджилочек, чтоб он тосковал-горевал по мне, нигде без меня, рабы Божьей Натальи, пробыть не мог, как рыба без воды. Думал бы обо мне — не задумал, спал бы — не заспал, ел — не заел, пил — не запил, чтобы я ему казалась милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, во всякий день, во всякий час, во всякое время: на молоду, под полн, на перекрое и на исходе месяца…