Венгры - [5]

— Когда вернешься?

— Посмотрим. Отдохну немножко. Я виноват, что меня из трамвая вытащили? Может, вернусь, может, нет. Сегодня старшина одного недосчитается.

Стихло. Люди высунулись из кустов.

— Взвод добровольцев, бегом в две шеренги стройсь! — заорал багровый.

— Поцелуй меня… — шепнул Гуркевич. Подмигнул Рыбитве и пополз вглубь садика, прямо к дыре в сетчатой ограде.

— По порядку рассчитайсь! — кричал в отдалении багровый.

Гуркевич стянул с руки повстанческую повязку, выскочил на улицу Мальчевского, отряхнулся, обошел стоявший перед штабом голубой «шевроле» и твердым шагом двинулся по тротуару в сторону Пулавской.

Часом позже, пройдя через пути виляновской[4] узкоколейки, защищенные насыпью от обстрела со стороны Служевца, Гуркевич добрался до Повсинской. На улице поблескивал краской трамвай; в вагоне на скамейках устроилась стайка подростков; один самозабвенно крутил рукоятку управления и непрерывно трезвонил. Возле форта на Садыбе[5] мелькали вооруженные люди в серых комбинезонах. Прямо перед Гуркевичем две женщины тащили на спине бумажные мешки с хлебом.

— Выпускают немцы из Варшавы? — поинтересовался Гуркевич.

— Нету их до самого Вилянова, — ответила одна, — только по дорогам машины ездят ихние. Но по-тихому как-нибудь да прошмыгнете.

Гуркевич поблагодарил и, поглядев на Садыбу, ускорил шаг.

Уже стемнело, когда, обойдя стороною Пясечно, он наконец добрался до Залесья. Среди темных сосен смутно белели виллы. Было пустынно и тихо. На станции чернели вагоны узкоколейки. Гуркевич вошел в калитку небольшого приземистого дома. Дверь кухни со скрипом отворилась. Толстая седая женщина мыла в тазике тарелки.

— О Господи, вы! — испуганно воскликнула она. — Минуточку…

Гуркевич не стал ее слушать. Сразу же толкнул дверь в комнату — и в изумлении застыл на пороге. За столом, уставленным консервными банками и блюдами с едой — в центре возвышалась пузатая бутылка «Старки», — сидели двое: красивая блондинка и высокий худощавый брюнет в мундире цвета хаки. На расстегнутом воротнике отливали золотом две звездочки.

Блондинка вскочила со стула.

— Боже, Пупсик! Ты… здесь! Живой?

— Живой, — отрезал Гуркевич со злостью. — Вижу, Зоська, ты неплохо устроилась. Этот тип… он что, из организации Тодта[6]?

Гуркевич хмуро взглянул на военного, который наблюдал за ним с улыбкой — любезной, но слегка обеспокоенной.

— Ну, знаешь ли… — гордо усмехнулась она. — Я со швабами не вожусь. Это поручик венгерских гусар, адъютант генерала графа… как же его…

— Он понимает по-польски?

Кадр из фильма «Eroica»

— Нет.

— Представь меня.

И он криво улыбнулся венгру.

— Поручик Иштван Койя, — проговорила Зося. — Мой муж… mon mari.

— Enchanté[7], — виновато улыбнулся поручик.

Мужчины обменялись рукопожатием. Зося сбегала за рюмкой и прибором. Повисла неловкая тишина.

— Ну так, стало быть, выпьем, пан мадьяр, — решился наконец Гуркевич. — Prosit!

Венгр с готовностью взялся за рюмку. Выпили.

— Где ты откопала венгерского гусара? — поинтересовался Гуркевич.

— Это несложно, Пупсик, — послушно ответила Зося. — В Залесье сплошные венгры. Целая армия.

Гуркевич взглянул на стол. Выбрал кусок ветчины покрупнее.

— Недурно ты его угощаешь. Не забывай, деньги у нас на исходе. Осталось только две пятирублевки. Остальное все на Кручьей. А на Кручьей ад. Я у повстанцев жрал картошку. Ты с ним спишь?

— Ну, знаешь ли! — возмутилась Зося.

— Знаю, — вздохнул Гуркевич. — Такому брюнету ты бы точно отказать не смогла. Prosit, господин лёйтнант!

Поручик и Гуркевич чокнулись. Глаза мадьяра излучали благожелательность.

— Vous venez de Varsovie, monsieur?[8] — спросил он Гуркевича и, не обнаружив у того на лице понимания, быстро добавил: — Варшава?

— Nicht Варшава! — закричал Гуркевич. — Радом. Mutter — Радом. Не говори ему, что я имею отношение к восстанию. За восстание — к стенке. Prosit, пан мадьяр.

Выпили опять.

— Я так думаю, он Гитлера не любит? — предположил Гуркевич.

— Не… — промямлила Зося. — Мы о политике не говорили.

— Наверняка, — скривился Гуркевич, но тут же заулыбался. — Budapest schöne Stadt!

— Und Warschau auch! — галантно ответил венгр, расстегивая золоченые пуговицы кителя.

— Warschau… Banditen! — отчаянно выпалил Гуркевич. — Пу, пу, пу… Verstehen?

Венгр неожиданно сделался серьезным.

— Keine Banditen. Patrioten. Polnische Patrioten[9].

Гуркевич глянул на него исподлобья. Мадьяр сидел, надув губы.

— Ja, ja, Patrioten, — согласился Гуркевич. — Warschau — Patrioten, Budapest — Patrioten, Berlin…

— Banditen, — завершил убежденно венгр.

И смолк. Гуркевич почесал затылок.

— Prosit! — сказал он, поднимая рюмку. И, подмигнув, добавил: — Венгр с поляком два собрата… — Зося лягнула его под столом. Поручик улыбнулся и вытер лоб платком.

— Жарко, warm, — вздохнул Гуркевич, показывая на затянутые бумагой оконные проемы. — Verdunkelung…[10]

Оба здорово вспотели. В комнате было нечем дышать.

— Spazieren, — объявил мадьяр, внезапно поднявшись и жестом приглашая Гуркевича к дверям.

Тот печально посмотрел на Зосю.

— Гулять ему захотелось. А я тут двадцать километров отмахал… Polizeistunde! — попытался он протестовать.

Венгр покачнулся и по-дружески взял Гуркевича под руку.