Венгрия за границами Венгрии - [7]

Шрифт
Интервал

За пару дней до смерти Адама Селима Доктор Сеньор без особого желания тащился за мной по лесу, иногда неуклюже топтался на месте, давал веткам себя ударить, путался ногами в кустарнике: я знал, что всё это признаки скуки. У гнездовья ушастой совы он присел на пенёк, и, не глядя, растоптал чёрные грибы, росшие в палой листве. Мне даже показалось, что его больше не интересуют птицы, да и вообще животные. Может быть, теперь его интересуют люди? И правда, Доктор Сеньор признался, что с удовольствием сходил бы вместе с другими ребятами к границе: говорят там можно посмотреть на шестисоткилограммового детину. А если уж на то пошло, он бы даже его пощупал, как это делают другие дети.

Я только плечами пожал: щупать незнакомых людей не принято, и, в любом случае, лучше я сначала сам посмотрю, что там происходит и нет ли какого подвоха, и отпущу его только если всё прилично. Мне нетрудно было дать такое обещание, ведь я уже все равно получил инструкции наведаться на границу, и проверить обстановку, потому что каждый вторник туда приезжает шестисоткилограммовый шофёр службы Международных автоперевозок, и ситуация выглядит довольно подозрительно.

Во вторник мы с пасынком вместе вышли из дома: он к парикмахеру, а я на границу. До главной улицы, которую здесь называли «бульваром», нам было по пути. Там мы встретились с Адамом Селимом. Он стоял на островке безопасности под электронными часами, по которым сверяли точное время. Стоял и читал газету — как будто трамвая ждал. Впрочем, возможно он видел сквозь бумагу, потому что, когда мы оказались в поле его зрения, он опустил газету и стал наблюдать за нашим приближением.

— Здравствуйте, Адам, — поздоровался я. — Что новенького?

— Странно, — сказал он, — опять мы встретились.

— Случайность… — ответил я и пожал плечами. — Мы просто мимо проходили. Но я серьезно, — как у вас дела? Уже пообвыклись тут у нас?

— Похоже на то. Хотя может быть я скоро переберусь куда-нибудь ближе к центру страны. В Брашов, к примеру.

— От всего сердца вам этого желаю.

— Вот только есть одно дело, которое меня здесь держит. — Он достал сигарету, вынул из кармана брюк огромную зажигалку Ронсон и прикурил. — Я познакомился с женщиной. Мы с ней встречаемся сегодня в час.

— Очень за вас рад, — уверил я его, — только будьте осторожны. Вы чужой и вас могут попытаться как-нибудь использовать.

— О, нет, только не эта женщина, — он покачал головой, — да вы её знаете. Её зовут Паула Брекк. Расскажите мне о ней что-нибудь.

— Что-то не припоминаю… Кто это?

— Да как же, рыжая такая. Паула Брекк. Ну скажите о ней что-нибудь.

— Нет, правда не знаю, о ком вы говорите.

— Слушайте, давайте так. — И Адам Селим посмотрел на электронные часы. — Если у вас есть пара минут, я вам её покажу. Может быть всё-таки вспомните. — И он бросил едва начатую сигарету на поребрик. — Признаться, она мне очень нравится. А ведь такого давно не случалось. Я даже думал, что я гомик. Правда, мужчины мне, честно говоря, тоже не нравились.

Пока Адам Селим всё это рассказывал, я увидел на кончиках его пальцев и на ногтях белые пятнышки. На рельефе кожи проступали отложения какого-то порошка, еще мельче, чем мука.

— Сначала оближите пальцы, — сказал я ему, — у вас сахарная пудра в кармане. Или, вы уж не обижайтесь, ещё какая-то пудра.

Адам Селим поднял руку к лицу, посмотрел на пальцы и улыбнулся. — Да, у меня зажигалка течет. Каждый раз, когда прикуриваю. Настоящий Ронсон, а всё равно… — Он достал зажигалку из кармана, открыл, выпустил газ на пальцы и показал, как они побелели. Потом выкинул зажигалку в ближайшую урну.

— Да не смотрите вы так! У меня сегодня будет новая.

Мы пошли дальше. Мой приёмный сын, Доктор Сеньор, нёс зонтик, который стучал по асфальту нам вслед.

— Вы скоро превратитесь в мою тень, — тихо сказал Адам Селим.

— Вы меня сами позвали, разве нет?

Улица Кишмештер начинается на бульваре, огибает несколько зданий и снова возвращается на бульвар у склада, где раньше хранились рояли — вроде тех, что делал в Вене Франц Тришка. Там мы и остановились.

— Вы уже здесь бывали? — спросил Адам Селим.

— Я? Что вы! Я с детства боюсь больших чёрных роялей.

— Загляните в окно. Вон она, у занавески.

В тёмном зале справа на письменном столе стояли электрообогреватель и лампа с зелёным абажуром. Между ними сидела Паула Брекк: половина лица у неё покраснела, а другая была бледной, как туалетное мыло.

— Так что, вы её не знаете?

— Нет. Это о ней вы рассказывали?

— Да. Она разрешила мне сегодня в полдень к ней зайти. Мне кажется, я ей нравлюсь.

— Наверное, приятно осознать, что ты не гомик.

На углу мы распрощались. Адам Селим медленно направился назад к остановке, а я проводил пасынка во Флокс — говорят, там работают лучшие парикмахеры.

— Разогрей суп, поешь, а там уж и я скоро вернусь. Веди себя как следует, — сказал я Доктору Сеньору.

Я отправился прямо на склад фортепиано. Полукрасная полумыльная Паула Брекк все еще сидела за письменным столом. Я остановился неподалёку и подождал, пока она не вздрогнет от неожиданности.

— Слышал, ты водишь дружбу с турками? — спросил я. — Это правда?


Еще от автора Адам Бодор
Зона Синистра

Широкую литературную известность Адам Бодор приобрел после издания своей повести "Зона Синистра". Синистра (значение латинского слова "sinistra" — зловещий, ужасный) — так называется в повести уголок Карпат где-то на границе Румынии, Венгрии и Украины; но Синистра — это и художественный образ, олицетворяющий не только бытие в Трансильвании, где диктатура Чаушеску накладывалась на угнетение национальных меньшинств: венгров, немцев и др. "Зона" эта — символ того "реального" социализма, который в последние десятилетия перед своим крахом все более превращался в жуткий фаланстер, нечто среднее между тюрьмой и психушкой.


Рекомендуем почитать
Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

«Посиделки на Дмитровке» — это седьмой сборник, созданный членами секции очерка и публицистики Московского союза литераторов. В книге представлены произведения самых разных жанров — от философских эссе до яркого лубка. Особой темой в книге проходит война, потому что сборник готовился в год 70-летия Великой Победы. Много лет прошло с тех пор, но сколько еще осталось неизвестных событий, подвигов. Сборник предназначен для широкого круга читателей.


Собрание сочинений. Том I

Первый том настоящего собрания сочинений посвящен раннему периоду творчества писателя. В него вошло произведение, написанное в технике импрессионистского романа, — «Зеленая палочка», а также комедийная повесть «Сипович».


Плюсквамфутурум

Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.


Сад Поммера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Сборник рассказов

Пересматривая рассказы этого сборника, я еще раз убедился, что практически все они тесно касаются моих воспоминаний различного времени. Детские воспоминания всегда являются неисчерпаемым источником эмоций, картин, обстановки вокруг событий и фантазий на основе всех этих эмоциональных составляющих. Остается ощущение, что все это заготовки ненаписанной повести «Моя малая родина».


"Хитрец" из Удаловки

очерк о деревенском умельце-самоучке Луке Окинфовиче Ощепкове.


Сад чародея

В сборник «Сад чародея» вошли новеллы, статьи, письма и дневниковые записи венгерского писателя, врача, музыкального критика Гезы Чата (1887–1919). Натурализм и психологическая точность сочетаются в произведениях Чата с модернистской эстетикой и сказочными мотивами, а его дневники представляют собой беспощадный анализ собственной жизни. Подобно многим современникам — Климту, Шиле, Фрейду, Кафке, Рембо, Гюисмансу, Оскару Уайльду, Чат «осмелился заглянуть в ящик Пандоры, хранящий тайны самых темных, неисследованных глубин человеческой психики».