Венгерский набоб - [163]

Этот униженный, жестокий и несчастный мир и хотел бы раскрепостить, очеловечить Йокаи. Первейший образец и пример в этом направлении – его идеальный герой граф Рудольф, который находит в реформаторских начинаниях спасение от собственной мизантропии, от байронически ожесточенной разочарованности в силах и способностях венгерского дворянства. Даже крепостнику-набобу Рудольф помогает обрести себя, приобщиться к более целесообразному времяпрепровождению и из сумасбродного кутилы и распутника «барина Янчи» превратиться в полезного члена общества: в доброго патриота и семьянина, благообразного господина Яноша.

За эти идеальные, даже прекраснодушные ожидания – что и закоренелые крепостники при должном влиянии могут стать радетелями прогресса – и вообще за совершенно определенную с 1848 года реформаторскую позицию Йокаи, казалось бы, резонно называли либералом. Интересны его книги, однако, потому, что запечатленное в них жизневосприятие отнюдь не заурядно либеральное. И это особенно видно в «Венгерском набобе», который торил дорогу венгерскому социальному роману.

В самом деле, возлагая надежды на просвещенные верхи, на буржуазное преобразование общества, Йокаи – плодотворное противоречие! – отнюдь не приемлет при этом его губительных моральных последствий. Он искреннейший враг столь же атавистичной, дикой для него античеловечности, которую несут голая корысть, напористая, но бесчестная ловкость, не меньше идиотического растительного прозябания растлевающая, опустошающая души. В романе немало саркастических и патетически-вдохновенных выпадов против буржуазного аморализма, источаемого страной, где революция, увы, лишь расчистила ему дорогу: Францией первой трети прошлого века. Это и модничанье, поклонение успеху, и подло рассчитанная клевета, злоязычие, и равнодушие к идеалам, профанация искусства, красоты и любви, превращение их в товар – словом, все, что сопутствовало не знающему сантиментов в своей оголенной прозаичности и торжествующей наступательности буржуазному прогрессу.

Неприятием утилитаристской атмосферы века, разнузданного буржуазного зла освещены многие эпизоды «Венгерского набоба». Именно этим объясняется известная ироническая дистанция, с какой изображаются, например, события 1789 года во Франции. И одновременно то радостное одушевление, которое водит пером писателя, когда великосветские наглецы проигрывают в театре свою «битву» против не желающего подлаживаться к их вкусам, не ищущего коммерческого успеха искусства. Не скрывается и презрительно-насмешливое отношение к падкому на соблазны «легкой» жизни семейству Майер, в котором не без участия тех же наглецов заводится разлагающая его гниль паразитизма.

Да и все, кого коснулась зараза лжи и корысти, смешны и отвратительны в своем искривленном, изуродованном человеческом естестве. Такова Майерша, одержимая страстью подороже продать своих дочек, особенно «раскрасавицу» Фанни, домогающимся их богачам. Таков содержатель светского салона кривляка-мартышка Кечкереи, который с истинно обезьяньей развязностью занимается тем же сводничеством, только прикрытым ширмами крикливой добропорядочности. Или сияющий довольством преуспевающий банкир с темным прошлым Гриффар: на гребне военных спекуляций вознесся он на самый Олимп французской плутократии и светски предупредительно обирает теперь свои новые жертвы. И, наконец, щеголяющий всеми пороками буржуазного века, вполне постигший его меркантильную науку виртуоз фатовского эгоизма и корыстного домогательства клиент Гриффара и племянник набоба Бела Карпати. Приняв несколько манерное, но безупречное европейское имя «Абеллино», – не потакать же немодно его назвавшим варварам родителям! – он в добром согласии с кредитором изобретает все мыслимые и немыслимые способы, чтобы завладеть дядюшкиным состоянием.

Карикатурный двойник Яноша Карпати, ибо тоже слепой раб собственных прихотей, Абеллино вместе с тем – главный антагонист всего хорошего, что таится в разных общественных слоях и в людских душах. Чему же он этим обязан, что в нем особенно отталкивает автора, героев и читателя? Конечно, хищнический гедонизм – эгоистичная жажда наслаждений; вульгарный материализм, который видает вся логика его поступков и побуждений. Человек низкий, он и всем приписывает низость, во всем подозревает умысел. Вспомним его отношение к женщинам (как всегда, душевная низость проступает тут особенно красноречиво). Одна (Шатакела) молода, зачем же ей, дескать, следовать за мужем, кончать с собой по обычаям своей страны, ведь еще захочется пожить. У другой (Фанни) – сестры легкого поведения, значит, и ее удастся толкнуть на ту же дорожку. Низменность его натуры с самого начала и возмущает Рудольфа: он не просто за даму (Шатакелу) вступается согласно кодексу рыцарской чести, а цинизма его не может стерпеть, этой злокачественной язвы буржуазной эпохи: доказать хочет, несмотря даже на свою байроническую холодность, что есть еще, не только на экзотическом Востоке, высокие моральные понятия, хотя бы у него одного во всей испорченной Европе.

Цель оправдывает средства! Этот сугубо низменный, вероломный тамерлановско-талейрановский принцип служит и негласным кредо Абеллино. А практическое его осуществление – игра на мелких чувствах и страстях: на жадности (так обрабатывает он Майершу), на тщеславии (затрагивая эту струнку, суля артистическую карьеру, пытается он обольстить Фанни). Брезгливо спрыскивая свои золотые одеколоном, такие хлыщи не гнушаются улаживать с их помощью самые скверно пахнущие делишки.