Венерин волос - [54]

Написала, а теперь полночи не спала, все думала: кто же его так научил целоваться?

16 декабря 1914 г. Вторник.

В гимназии мы собирали на фронт подарки, кисеты для табака, носовые платки. И вот пришло в голову, что тот, кто получит мой платок, может быть, тот самый парень из Темерника, с которым дрался Женя.

В госпитале один раненый, которому отрезали ногу, потерял рассудок. Когда Маша принесла ему костыль, он швырнул деревяшку со всей силой в нее. У Маши теперь большой синяк на ноге.

27 декабря 1914 г.

Впервые такие грустные святки. Мне так плохо! Мартьяновы уехали на каникулы. Я не увижу Женю две недели!

Ходили с девочками в Александровский сад в Нахичевани — там народное гулянье и музыка. Катались в вагончиках с гор. Народу тьма.

Хожу и думаю: зачем мне все это, если рядом нет его?

Вечером гадали: по краям таза с водой прилепили жеваным хлебным мякишем бумажки с желаниями. На воду опустили зажженный огарок тонкой церковной свечки в ореховой скорлупке, как в лодке. Надо было дуть так, чтобы свечка, доплыв до бумажки, сожгла ее — у кого сожжет — у того сбудется желание. И дуть надо осторожно, чтобы не затушить пламя. Это к несчастью. Я написала одно слово, какое — никому нельзя говорить — иначе не сбудется. Думала: можно ли написать в дневник, потом решила, лучше все же не рисковать — не напишу. Договаривались дуть легонько, чуть-чуть, а стали дуть что есть духу в груди, и скорлупка перевернулась. Наш кораблик утонул! Все засмеялись, начали плескаться водой из таза. Смотрю — а Маша ушла в угол и сидит одна, с глазами, полными слез. Она сразу, конечно, подумала о том, что это плохой знак для ее Бориса — ему скоро выходить в море. Так стало ее жалко! Подошла, села рядом, взяла за руку, стала ее гладить: «Сестренка, Машенька, ну что ты, не надо! Все будет хорошо!».

А откуда мне знать, что все будет хорошо? Откуда мне вообще знать, что будет? Я про себя-то ничего не знаю.

Женя, где ты? Что с тобой? Думаешь ли обо мне?

1 января 1915 г.

Новый год. Сперва были дома, потом разошлись кто куда. Папа с мамой спать, Саша в какую-то свою компанию, сестры в свою. Звали, но я отговорилась. Вот сижу теперь одна в новогоднюю ночь и грущу. В первый раз в жизни выпила бокал шампанского. Так хотелось чокнуться с Женей, с Талой, но они далеко. У их дяди имение в Екатеринославской губернии. Они всегда проводят там каникулы — в какой-то Соколовке.

Долго наряжалась, надела мое голубое платье, приколола брошку, сделала красивый бант. А в голове: зачем? Он ведь не увидит. Гадали: когда часы начали бить двенадцать, каждый сжег свою записку с задуманным желанием и проглотил пепел, иначе не сбудется. Даже маму и папу заставили проглотить. Но было как-то несмешно. Я снова написала все то же единственное слово. Стали петь черными от золы губами. И вдруг опять стало невыносимо. Без Жени все скучно, глупо и никчемно. Я ушла к себе, и все быстро разошлись. Мне кажется, в нашей семье что-то не так. Папа стал в последнее время совсем другим. И с мамой они почти не разговаривают.

Я люблю его! Я люблю его! Я люблю его!

Вот бы оказаться сейчас в этой чудесной Соколовке!

2 января 1915 г.

К няне приходил ее крестник. Молодой, красивый парень — и без руки. Он писарь, и ему на фронте оторвало правую руку. Теперь он учится писать левой.

Перечитываю Марию Башкирцеву. Боже, читала это всего год назад — и ведь ничего не понимала! «Мне кажется, что я создана для счастья — сделай меня счастливой, Боже мой!» Ведь все это про меня! «Я создана для триумфов и сильных ощущений — поэтому лучшее, что я могу сделать, — это сделаться певицей». Мне начинает казаться, что она — это я, что мы — один человек, что она никогда не умирала. Я ведь живу. Ведь это не она, а я больше всего на свете люблю «искусство, музыку, живопись, книги, свет, платья, роскошь, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя, снег зимою, дождь осенью, весну с ее тревогой, спокойные летние дни и прекрасные ночи со сверкающими звездами». И еще Женю. Она не знала моего Женю.

3 января 1915 г.

В журнале «Нива» в конце номера печатают списки погибших на фронте офицеров: перед каждой фамилией крестик, как трефовый туз.

Идет страшная война, а мы переписываем друг у друга анкету про любовь. Как ужасно устроен мир — вот этот вопрос анкеты вдруг становится важнее всех войн на свете: «У царя была дочь, которая полюбила простого человека. Царь, узнав об этом, рассердился и хотел казнить его. Принцесса плакала, умоляла своего отца, и он решил так: в цирке на арене устроят две двери — за одной будет страшный, голодный тигр, за другой прекрасная женщина. Любимого выведут на арену, и он должен открыть наугад одну из дверей. Откроет дверь с тигром — смерть. Другую дверь — ему дадут красавицу в жены, дадут много денег и отправят на корабле в далекую, прекрасную страну. Принцесса знала, где тигр и где женщина. Собрался народ в цирке, и осужденный умоляюще смотрит на принцессу — помоги! Влюбленная девушка переживала, то краснела, то бледнела, потом указала на дверь — что было за ней?».