Венеция зимой - [57]

Перед уходом Элен наблюдала смешную сцену — Леарко с сыном поспорили из-за Кассиуса. Котенок, играя, долго возил по полу фуражку Леарко и в конце концов напрудил в нее. Не говоря о том, что такое обращение с головным убором Леарко уже само по себе было святотатством, фуражка теперь издавала особый запах, потому что, дабы скрыть преступление своего любимца, Марио облил ее духами, которые нашел у матери. Смесь обильной кошачьей мочи и дешевых духов создавала, по словам Леарко, такую вонь, что от нее мог задохнуться и рабочий химического завода. Даже в противогазе! Марио, конечно, не смел утверждать, что продукт невоздержанности Кассиуса пахнет розой, но заявил, что отец все преувеличивает, потому что не любит котенка.

Около девяти часов Элен решила пойти к себе. На прощание Адальджиза сказала:

— Не беспокойся. Он, наверное, выехал очень поздно.

— Да и на дорогах сплошные пробки, — добавил Леарко. — Поверь мне, раньше полуночи ему не доехать.

В своей комнате Элен почувствовала вдруг необъяснимую тревогу. Она легла на постель не раздеваясь и попыталась читать. Время от времени Элен с волнением прислушивалась к чьим-то приближавшимся шагам на улице, и когда они удалялись в том же равнодушном ритме, у нее словно отливала от сердца кровь и она вся холодела.

Элен вспомнила, как ответила на желание Ласснера и как с первого же дня его желание так чудесно возбудило ее собственное. Ласснер сделал ее женщиной, открыл ее настоящее предназначение — любить и быть счастливой в любви, Это он пробудил жажду жизни, до тех пор дремавшую в Элен. Она думала о Ласснере, смутно надеясь, что тем самым поможет ему быстрее преодолеть опасности ночной дороги.

В двенадцатом часу ночи гудок какого-то грузового теплохода резко и протяжно разорвал тишину. Ему вторили четыре-пять коротких гудков, ударами отозвавшихся в сердце Элен. Вся дрожа, она поднялась, прошла в другую комнату и подошла к окну. Протерла запотевшее стекло и стала смотреть на улицу, по которой должен был проехать Ласснер. Фасады домов с зашторенными окнами образовывали коридор, слабый свет фонаря оставлял в темноте ниши, стирал углы и создавал какие-то словно потусторонние декорации, не имеющие ничего общего с миром живых.

Около часа ночи, докуривая последние сигареты, Элен все ходила и ходила из угла в угол среди фотографий, открывающих ее взору ошеломляющую вереницу образов. Все взгляды, казалось, были устремлены к ней, ни на минуту не отпускали ее, особенно этот потрясающий взгляд человека перед расстрелом. В какую-то минуту этот взгляд смутил ее, словно чье-то незримое присутствие. Внезапно она почувствовала, что не может больше выносить его, и решила вернуться в спальню. Измученная, она упала в кресло, не в силах обуздать свои мысли, превозмочь смертельную тревогу.

К десяти часам Ласснер только еще проехал Верону. Он опаздывал, потому что днем задержался у Норо, затем ему пришлось заглянуть в агентство, чтобы кое-что утрясти и прежде всего опять разобраться в запутанном деле с фотоматериалами, которое нужно было уладить до отъезда. Выехав из Милана, он попал в обычную в конце дня пробку. Позднее в окрестностях Брешии из-за сильнейшего ливня ему пришлось сбавить скорость. Он даже не пообедал как следует, лишь съел бутерброд и выпил стакан пива в деревенском кафе, а на небе уже началось неистовство молний, сверкавших на фоне туч у самых холмов и возвещавших близкий потоп.

Как всегда в сырую погоду, его обгоревшую руку, сжимавшую руль, словно пронизывали булавочные уколы. Воздух был так пропитан влагой, что огни машин, которые обгонял Ласснер, расплывались в тумане. А что, если Норо говорил правду? Ведь он как будто получает надежную информацию! А может, узнав о его отъезде вечером, тот же Норо мог подумать — да еще с иронической улыбочкой! — что напугал Ласснера. Что по его совету он, Ласснер, дрожа от страха, удрал в Венецию. А ведь на самом деле он мчался на свидание! Конечно, были у него разные женщины, но он еще не встречал такой, которая бы, как Элен, придала его жизни новый смысл.

Когда Ласснер проехал Виченцу, уже погрузившуюся в сон, молния снова выхватила из темноты группу растрепанных деревьев. Мысли Ласснера метались между Элен и Норо. Среди журналистов, ставших жертвами покушений, был его приятель Казаленьо из газеты «Стампа». В последний раз он видел его в Турине, в октябре семьдесят седьмого года, и через месяц Казаленьо уже убили. Неужели и ему, как Норо, как многим другим, придется каждую ночь менять ночлег? Превратиться в индейца, за которым охотятся и который в смертельном страхе мечется от одного убежища к другому, словно затравленный зверь? Ласснера обогнал огромный грузовик с югославским номером. Из-под колес его фонтанами вырывалась вода, фары буравили темноту. Но ведь есть Элен, и если ему действительно что-то угрожало (хотя Норо, пожалуй, все слишком драматизировал), он должен уберечь ее даже от малейшего риска, вызванного общением с ним. Тревога за Элен подтверждала, что он любит ее, ведь только о ней были все его помыслы. Километр за километром, миновав ночью Падую, он приближался к возлюбленной, представлял себе ее в теплом свете ламп, полную нежности, умиротворяющую его в нелегкой этой жизни.