Венеция. История города - [56]

Взгляд сразу же привлекает фигура святого Георгия в сверкающих черных доспехах, но героически пренебрегшего шлемом, вонзающего копье прямо в пасть дракона. Справа принцесса в красном платье ждет, то ли молитвенно, то ли радостно сложив руки на груди. Затем вы замечаете черепа и изуродованные трупы на земле, ниже рыцаря и чудовища. У принцессы есть основания для радости. Но побоище имеет и символическое значение: дракон традиционно символизирует похоть, а молодой человек и молодая женщина, чьи разорванные тела отчетливо видны на картине, в отличие от чистого Георгия и принцессы, дали волю страстям и пострадали от разрушительных последствий своего поступка. Традиционно драконы могут означать и врагов государства — а для Карпаччо, очевидно, и его покровителей — турок. (Даже в те дни, когда люди не обращали особенного внимания на символическую подоплеку, венецианские славяне, которым пришлось сражаться с французами или австрийцами, могли, вероятно, полагать себя преемниками святого Георгия. В боковой комнате скуолы есть табличка, на которой записаны «по крайней мере несколько имен, которым удалось избежать забвения» из числа «далматинцев, вставших на защиту Венеции в 1848–1849 годах».)

Картины Карпаччо имеет смысл рассмотреть внимательно, потому что этот художник — великолепный рассказчик. Стоит присмотреться к архитектурным деталям (отчасти выдуманным, отчасти — свойственным Венеции эпохи Возрождения). Взгляните, например, на бородатого святого Иеронима, смущенного паническим бегством своих братьев и гостеприимно встречающего льва с раненой лапой, или на святого Августина с его книгами, музыкой и астролябиями — какое вдохновение охватило его на первой картине справа. (Августин оказался здесь благодаря своей духовной связи с Иеронимом: пока он пишет этому святому, его посещает видение о смерти последнего.)

Славяне — или, по крайней мере, легендарные славяне — пользуются не слишком положительной репутацией в Санта-Мария Формоза. В 944 году, гласит легенда, несколько молодых женщин из этого прихода шли в собор Сан-Пьет-ро, и вдруг их схватили и похитили славяне, жившие в районе реки Нарента, в Далмации, знаменитой своими пиратами. Но cassellen из того же прихода — мастера, изготовлявшие свадебные сундуки (cassoni), — догнали славян и спасли девушек. Кое-кто, пожалуй, невеликодушно усомнится в их бескорыстии: дескать, мастера явно были заинтересованы в предстоящих свадьбах. Но когда дож предложил им в награду все, что они пожелают, те только попросили, чтобы раз в год он наносил им визит. На случай дождя они преподносили ему соломенную шляпу, а на случай если его мучает голод или жажда, — дарили хлеб и бутылку вина. Этот ритуал приходился на Сретенье и сохранялся до тех пор, пока существовала республика. Сегодня одну такую шляпу можно увидеть в Музео Коррер.

История о похищенных девицах и их спасителях легла в основу просуществовавшего какое-то время праздника Festa delle Marie. Пик его популярности пришелся на вторую половину XIII века, когда празднования и шествия проходили три дня подряд. После служб в базилике Сан-Марко и церкви Санта-Мария Формоза двенадцать «Марий», изображающих группу почти похищенных девушек, на нескольких лодках везли к Сан-Пьетро, а за ними следовали на лодке сорок casselleri с обнаженными мечами. Изначально роль Марий играли настоящие женщины, по две из каждого сестьере Венеции, но позже их заменили красивые деревянные куклы. Как пишет, пересказывая местное предание, Уильям Дин Хоуэлле, причина подобного изменения заключалась в том, что обычай «утратил свою простоту и чистоту» и «говорили, что хорошенькие девицы строили глазки красивым юношам из толпы и случались публичные скандалы». И даже уже после того, как живых девиц заменили деревянными, «толпа с отвращением улюлюкала им вслед и забрасывала свеклой». Впрочем, и «строившие глазки» красотки, и свекольный дождь могли быть всего лишь частью обряда, символизирующего плодородие — вполне подходящая тема для свадьбы. (А уж символика обнаженных мечей совершенно прозрачна!) И потом, происшествия эти, скорее всего, служили короткой и приятной разрядкой в череде серьезных ритуалов. В 1379-м на смену процессиям пришли короткие церемонии в церкви Санта-Мария Формоза. Как и более безыскусная часть обряда, касающаяся бутылки и соломенной шляпы, эта версия просуществовала до 1797 года.

Статуи и надгробия

Кампо Санти-Джованни-э-Паоло, где возвышается одноименная церковь, обладает необычной для Венеции достопримечательностью — конной статуей. Венецианская традиция не склонна публично вознаграждать отдельного человека в столь помпезной манере, но эта статуя явилась единственным условием, на котором кондотьер Бартоломео Коллеони, много лет прослуживший Венеции, завещал государству свои немалые богатства и земли в 1475-м. По правде говоря, он указал в завещании, что статуя должна стоять на пьяцце Сан-Марко, но для Республики это было немыслимо. Потратив несколько лет на размышления (Венеции в то время постоянно приходилось вести войны, и деньги ей были очень нужны) решили подойти к этому обстоятельству творчески. Вполне достаточно, чтобы памятник находился рядом со Скуолой Гранде ди Сан-Марко. Богато украшенный фасад скуолы конца XV века — Хью Онор писал о его «изящных окнах и кружевных полукруглых фронтонах» — примыкает к церкви. С 1819 года скуола стала частью главного городского госпиталя, и вдоль рио деи Мендикати нередко стоят пришвартованные катера скорой помощи.