Венецианский аспид - [42]

– Вижу, ты нашел свои кинжалы, – раздался у меня из-за спины женский голос. Я подскочил на месте, в воздух, футов на шестьдесят, а приземлился уже лицом к голосу и с рыбным ножом в руке.

Она возлегала на кушетке в тени – просто силуэт у стены. Через плечо я бросил взгляд на Порцию – та похрапывала себе дальше.

– Ой, насчет нее не беспокойся, – произнесла женщина в темноте. – Она уши себе воском затыкает и надевает маску для сна. Тут хоть в клятый барабан бей, не проснется.

– Вы кто? – спросил я женщину.

– Зовут Нериссой, – ответила она. – Это я твои кинжалы нашла и принесла в кабинет Монтрезора. Ты же дурак, да? Англичанин?

– Быть может, – уклончиво ответил я, все время думая, что ей бы полагалось бояться чуточку больше, коли я – само виденье смертоносного кошмара, крадущееся в ночи перерезать глотку ее хозяйке и чего не.

– Не ты ли в подземелье был и с ним это проделал?

– Что – это? Его крысы слопали, я слыхал.

– Его разорвали на части – и не крысы. В нем многого не хватало, огромных ятых кусков – жопы, например, сама видела. Меня вниз позвал кухонный служка – сам побоялся разбираться, откуда такая вонь. Так это ты?

Я снова посмотрел на спящую Порцию, затем – на даму в темноте.

– Если вы думаете, что я на такое способен, чего ж не зовете на помощь?

Тень пожала плечами.

– Монтрезор жестокая сволочь был, нет? Так ему и надо, мне кажется.

– А как тогда быть с тем, что я сейчас тут?

– Ты же не навредишь мне?

– Нет. – Теперь я ее припомнил – в дымке пьяных ночей до того, как лишился всех милостей. Темноволосая служанка Порции. Изящна вся была, остра умом и на язык, вспомнил я.

– Тогда делай что делал, – сказала она, сбросив покрывало и поднявшись с кушетки. Подошла к двери, высунулась в бельэтаж, обернулась. – А свой офигенски здоровый гульфик, значит, больше не носишь?

– Сперли гульфик, – ответил я, несколько ошеломленный. Я тут нож в руке держу, между прочим.

– Жаль, – сказала она. – Ну, ступай, милок. Давай-ка. Делай что нужно. – И она выскользнула за дверь.

И так вот я – темная крадучая тварь, которой стал, – сделал, что нужно, после чего ускользнул с Виллы Бельмонт в ночь, а оттуда – по спокойной Венецианской лагуне, гладкой и безмолвной, как нож в молоке.

* * *

На заре следующего дня Джессика встретила меня у пристани, одетая мальчиком. Она подпрыгивала на цыпочках, как нетерпеливый ребенок перед прилавком со сластями. На плече у нее висел ранец, под мышкой она держала деревянный сундучок, набитый, как я предположил, отцовским сокровищем.

– Нет, так не годится, – сказал я, стаскивая с нее желтую шляпу. Темные кудри рассыпались ей по плечам.

– Что? Ты же сам сказал, волосы убрать под шляпу.

– Да, но не под еврейскую, тупица. Мы должны быть неузнаваемы.

– Я и была неузнаваема. Не всякий увидит, что я девочка.

Я швырнул ее желтую шляпу в воду и нахлобучил на Джессику свою обвислую венецианскую, из бурого шелка.

– Заправь под нее волосы. И выдай несколько медяшек, я новую куплю.

– Отъебись от меня, мерзавец, ты кинул мою шляпу в воду. Сам себе все покупай.

Я отпрянул от нее в некотором изумленье, а она ухмыльнулась. Сунула руку в сундучок и вынула несколько монет, протянула мне.

– Разыгрываю тебя, – сказала она. – Как моя маскировка просоленного морского пса, а? – И она закачалась с пятки на носок, ожидая одобрения.

– Годится, – сказал я. – Только тебе надо немножко успокоиться. Дорога нам предстоит долгая.

– Но я так волнуюсь. Никогда не выходила в море.

– Ну, тогда в тесной каюте с тобой на неспокойном море и впрямь будет в радость.

– Ты уверен, что о папе позаботятся?

– Конечно. Я ему оставил пару новых очков с Мурано, чтоб он свои счета мог сам разглядеть, и нанял двух громадных евреищ Тубала за ним приглядывать. Они дали клятву. Погоди-ка тут, я себе новую шляпу куплю.

Никакой клятвы с Хама и Яфета, конечно, я не брал, да и Шайлок устроит трагедию с воем, когда узнает, что у него теперь нет ни дочери, ни сундука с богатством, но, как сказал философ: «Если тебя раздирают непримиримые противоречия, лучше всего съебаться на какой-нибудь остров».

Через час я, уже в новой шляпе, стоял с Джессикой на задней палубе судна и глядел, как на горизонте тает Венеция.

– Почему это называют полуют? А полный уют где? – поинтересовалась Джессика.

– Я тебе потом покажу, – пообещал я.

– Мы будем очень счастливы – Лоренцо и я. – Она обняла себя и мечтательно закатила глаза.

– Не делай так, солнышко, это не по-мужски.

Сердце у меня болело на нее глядеть – столько в ней надежды, столько радости, столько возможного будущего, которое с ней никогда не случится. Ну как мне было ей сказать?

– А что мы станем делать на Корсике? Жить в таверне для моряков? Пить горькую и таскаться по бабам?

– У меня на Корсике есть друг. Он нас пристроит.

– Это кого ты на Корсике знаешь?

– Мавра. Отелло. Он друг.

– Генерала? Вы друзья с генералом всего венецианского флота? Откуда ты знаешь Отелло?

– Как-то раз оказал ему услугу, и он с тех пор у меня в неоплатном долгу.

– Ты скандалезный враль, Карман. – Она снова подпрыгнула на месте, а потом оперлась о перила и закачалась на поручнях так, что я побоялся, не свалилась бы в рассол. – А что мы станем делать, пока Лоренцо не приехал?