Венецианец Марко Поло - [63]

Труднейшее, самое долгое в истории человечества путешествие было окончено. И как только якорь корабля с плеском погрузился, упав в прибрежный венецианский ил, ворота азиатской жизни для Марко навсегда захлопнулись, как захлопывались ворота Ханбалыка, едва звук барабанов возвещал наступление ночи. И подобно тому как монгольские стражи в Хан-балыке изнутри запирали городские ворота, так навек был заперт для Марко мир его юношеских мечтаний, ставший потом, когда он вырос, реальным его миром, а теперь вновь обратившийся в мечту, но на этот раз уже безвозвратно. Трудно сказать, что было сильнее — радость ли Марко по поводу того, что он благополучно, сохранив все свои богатства, доплыл до Венеции, или щемящая грусть о тех странах, которые он оставил на Дальнем Востоке вместе со своей молодостью.

Итак, «они благополучно возвратились в Венецию с великими богатствами и почетной свитой. Это было в 1295 году, благодаря создателю, который довел их до дому живыми и уберег от многих опасностей».

Глава шестая Венеция

История, в строгом смысле этого слова, не сохранила нам каких-либо сведений о приезде Поло в Венецию, об их встрече с родными и знакомыми. Однако в старинных преданиях, а также в заметках издателей и комментаторов имеются кое-какие любопытные подробности — удивительная повесть о венецианских странниках становится от этого еще более красочной. Если все это даже и вымышлено, что ж, как сказал Джордано Бруно, se non è vero, è ben trovato[96]. А возможно, что это так и было, — кто знает? Скептик далеко не столь счастлив и мудр, как тот, кто принимает известие на веру, хорошо сознавая при этом, что доказательств, правда это или неправда, не существует.

В сопровождении своих слуг и невольников, которые несли весь багаж и товары, наши путешественники сошли с корабля и ступили на камни родимого города. В ту же минуту, вероятно, они вспомнили старинную венецианскую поговорку: «Остерегайся в Венеции трех вещей: скользких каменных ступеней, священников и женщин легкого поведения». За долгие дни плавания ноги у них словно отнялись и с трудом сгибались, мостовая на глазах опускалась и поднималась, будто палуба идущего по морю судна. Вот перед ними столь не похожая на китайскую лодочку гондола — и они уже плывут, направляясь к дому, по темным каналам, ныряют под низенькие мосты: как отличались эти мосты от тех причудливых сооружений, которые перекинуты через каналы и речки Сучжоу и пышного Кинсая! Разве могли они смотреть на Венецию, поминутно не сравнивая ее с живущими в их памяти картинами Катая? Разве они в силах забыть вошедший у них в плоть и кровь многокрасочный Восток? И эти воспоминания, эти призраки былого — разве они не будут постоянно преследовать их?

Вот они уже и добрались до своего отчего дома, который стоял, как пишет Рамузио,

в приходе Сан-Джованни-Кризостомо, как он стоит и сейчас; место это в те времена было прекрасным и очень почетным… и когда они приехали сюда, то их ждала здесь участь Улисса — в родной его Итаке, когда он вернулся туда из-под Трои через двадцать лет, его никто не узнал.

Они постучали в дверь — кто-то уже сказал им, что в их дом въехали и преспокойно там живут родственники. Дверь открылась, но их не узнали. Путешественники уехали из Венеции почти двадцать шесть лет назад, и хотя смутные слухи об их странствиях сначала, может быть, и доходили до Венеции, с годами здесь все пришли к убеждению, что Поло уже нет в живых.

Уверить своих родичей в том, что они, Поло, все-таки живы, оказалось почти невозможно. Время, тревоги и перенесенные испытания изменили путешественников до неузнаваемости. «Что-то татарское сквозило и в их внешности и в их речи; говорить по-венециански они почти разучились. Одежда на них была истрепанная, грубая, татарского покроя». Обитатели дома Поло отказывались верить, что эти грубые на вид люди, нисколько не похожие на красивых, изысканно одетых купцов, отплывших в 1271 году из Венеции в Акру, — те самые братья — мессер Никколо и мессер Маффео Поло и сын Никколо Марко. Они так грязны, так бедно одеты — было бы безрассудно верить им на слово. Среди домочадцев, разглядывавших у порога пришельцев, был, надо думать, и юный Маффео, единокровный брат Марко. Они никогда не видели друг друга, Марко даже не знал о его существовании. Маффео, как и сам Марко, родился после того, как их отец уже уехал из Венеции. Расспросы и сомнения наконец кончились, дверь распахнулась, и трое путешественников вошли в свой собственный дом.

«Что же вам еще сказать?» Ведь предания о появлении Поло в Венеции напоминают сказки из «Тысячи и одной ночи».

Из поколения в поколение передавалась легенда о том, что жалкая, рваная одежда мессера Маффео сильно раздражала его весьма опрятную жену, которой все же пришлось признать и принять своего супруга. Несмотря на то, что Маффео явно дорожил своими татарскими лохмотьями и берег их точно какую-то драгоценность, жене они внушали отвращение, и она отдала их нищему, подошедшему к двери попросить милостыню. А когда в тот же день вечером мессер Маффео спросил свое дорожное одеяние — а нужно сказать, что там были зашиты все его бриллианты, — жена призналась, что она отдала эти тряпки какому-то нищему. Мессер Маффео пришел в страшную ярость. Он, словно одержимый, рвал волосы на голове, бил в грудь кулаками и часами бегал по комнате, размышляя, как бы ему вернуть свои богатства. И он придумал, как это сделать. Рано утром он был уже у моста Риальто — в самом оживленном месте Венеции, где при большом терпении можно было дождаться и увидеть кого угодно. Мессер Маффео прихватил с собой волчок и, сев в угол, стал запускать его, словно с ума спятил. Все, кто тут был, спрашивали его: «Что ты делаешь и зачем?», а он в ответ только повторял, как безумный, всегда одно и то же: «Бог захочет, и он придет». И эти его слова стали передавать из уст в уста по всей Венеции — на каналах, и на рынках, и в церквах, — везде, где только собирались люди и судачили между собой. Ибо сплетни и пересуды венецианцы любили издавна, пошушукаться было первым удовольствием всех праздношатающихся. Посмотреть на дурня Маффео, сидевшего у Риальто, люди приходили со всего города. Но мессер Маффео не был дурнем. На третий день взглянуть на помешанного человека, который сидит и крутит волчок, пришел тот нищий, которому жена мессера Маффео подала милостыню, и на нем было то самое татарское платье! С криком торжества вскочил мессер Маффео на ноги, схватил беднягу нищего и отнял у него платье — все сокровища были там в целости и сохранности. И тогда венецианцы убедились, что мессер Маффео не безумец, а опытный человек, способный на большую хитрость.