Венец жизни - [33]

Каждый день Макс вынужден был ездить на электропоезде в контору и заниматься делами фирмы. Это поглощало большую часть его времени, хотя и служило отличным прикрытием.

Надвигались важные события: парламентские выборы. От того, кто захватит власть — влиятельные политики умеренного направления или фашиствующая военщина, зависели отношения между СССР и Японией.

«Умеренные», являющиеся представителями помещиков и крупной буржуазии, хотели мирно торговать с Советским Союзом, Америкой и странами Запада. Их завоевательские планы были направлены на Китай и Юго-Восточную Азию. Фашисты стремились подчинить всю экономику Японии войне против СССР, контролировать концерны и монополии. Захватить весь Уссурийский край и двигаться на Урал — таковы были их планы.

Рихард торопил Макса с передатчиком.

— Придется найти другое прикрытие, Макс, — озабоченно сказал он, забежав однажды вечером к Клаузеном. — Торговля мотоциклами — хорошее дело, но мне нужен радист.

— Найди попробуй, — проворчал Клаузен. — Я и сам понимаю, что «Инженерная компания Ф. и К.» не находка, одна езда чего стоит.

— А ты поищи, — настаивал Рихард. — Коммерсант должен быть изворотливым человеком.

Потом Рихард жаловался на какую-то Эдит, которая от страха за своего ребенка превратилась в законченную неврастеничку.

— А не познакомить ли ее с Анной? — вдруг сказал он. — Анни, могли бы вы помочь нам? Тут жена одного нашего товарища захандрила. Нужно подбодрить ее, как-то успокоить.

— Если смогу, — осторожно ответила Анна.

— Сможете! — обрадовался Рихард. — У вас исключительный дар покорять людей, я на себе это испытал, честное слово.

— Шутник вы, Рихард, — смутилась Анна.

— Я совершенно серьезно… Вы даже такого медведя, как Макс, приручили…

— Ну, ну, полегче! — с притворной строгостью проворчал Макс.

Рихард был как-то по-особому оживлен и порывист. Иногда он посмеивался каким-то своим радостным мыслям и рассеянно начинал перекладывать разные предметы на письменном столе Макса.

— Что с вами? — спросила Анна. — Вы сияете, как новый пятиалтынный. — Она сказала это по-русски, и Рихард искренне рассмеялся.

— Я же говорил, что от вас ничего не скроешь… Получил письмо от Кати. Вот… — Он вытащил из потайного кармашка брюк аккуратно сложенное письмо и, нарочито ровным голосом, без выражения, начал читать:

— «Спасибо, дорогой Ика, за твое письмо, полученное мной сегодня. Благодарю тебя также за новогодние пожелания. И я надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки, но как долго он еще протянется… Мои дела идут хорошо. Я весела и здорова. С работой дело обстоит также хорошо. Жаль только, что нет тебя. Не беспокойся обо мне, живи хорошо, но не забывай меня. Желаю тебе всего хорошего и крепко тебя целую. К.». Как видите, Анни, меня еще не забыли и ждут с нетерпением. Бедная моя Катюша… Она надеется, что это последний год нашей разлуки. Как бы я хотел этому верить… — Глаза его сделались печально-задумчивыми. Он зажег спичку и поднес к маленькому, дорогому клочочку. Письмо почернело, свернулось и рассыпалось в прах.

Наконец передатчик был смонтирован, и Макс решил его опробовать из квартиры Бранко Вукелича, с женой которого, Эдит, предстояло познакомиться Анне.

Вукеличи жили далеко, к ним нужно было ехать чуть ли не через весь город на электричке.

Стояла поздняя осень — прекрасная пора в Японии, когда спадает влажная духота и устанавливается сухая и солнечная погода. В парках цветут осенние, особенно яркие хризантемы — розовые, кирпично-красные, бронзовые. Пламенеют листья кленов.

Из окна электрички Анне был виден весь Токио — море серых деревянных домишек до самого горизонта. Мелькали горбатые мостики через многочисленные каналы, строения под загнутыми крышами, красные тории — нечто вроде ворот перед синтоистскими храмами. Тории считались национальным символом Японии.

Европейским был только центр с его деловой частью Маруноути, где в великолепных билдингах и уродливых каменных зданиях под тяжелыми загнутыми крышами сосредоточились банки, конторы, ведомства. На массивных дверях золотые дощечки с названиями, написанные иероглифами и по-английски. Крошечный парк Уэно кишит людьми. Главная улица Гинза очень оживлена, на тротуарах толпы людей. Здания густо увешаны горизонтальными и вертикальными полотнищами реклам, которые по вечерам сверкают разноцветными огнями. Улица вся горит, пылает, создавая феерическую картину. Говорят, что в Токио самая богатая реклама, богаче даже, чем в Нью-Йорке.

Стоит немного удалиться от центра, как попадаешь в лабиринт старых торговых улиц, похожих на китайские: те же двухэтажные домишки, в которых наверху живут, а внизу содержат лавочки. Приглушенно светятся окна многочисленных ночных клубов, кабаре, ресторанчиков. Здесь гнездятся тайные опиекурильни под видом невинных харчевен. Наркомания такой же страшный бич, как и в Китае. Нередко где-нибудь в глухом переулке можно было увидеть беспомощных, словно мертвых людей, одурманенных опиумом.

За торговыми кварталами лепятся один к одному бумажные домишки и бараки. По тесным переулкам — грязные канавы с вонючей, позеленевшей водой. Нет ни канализации, ни водопровода. Нечистоты выливают в канавы, а воду берут из каналов, проложенных от реки. Город расположен на холмах, и домишки взбираются по ним до самого верха, создавая впечатление огромных черных муравейников. Здесь такая же суровая борьба за существование, как и всюду.