Венец славы (Сборник рассказаов) - [50]
К счастью, их разговор прервало сообщение о том, что в колледж прибыл Хоаким Майер («к общей нашей радости») и что его лекция состоится по расписанию, ровно в восемь, поэтому с завершающим банкет награждением победителей конкурса надо поторапливаться. Бобби Саттер сообщил это тем же светлым, радостным тоном, каким приветствовал утром Маррея — так давно, что и не вспомнишь толком. Анна наклонилась к нему что-то сказать, но он приложил палец к губам, призывая к молчанию, — до чего же отвратительна эта мерзкая девка, с ее заговорщицкой ухмылочкой! — а Бобби Саттер огласил список лауреатов студенческого конкурса, причем возглавлявший список «Шек С. Пир» был встречен одобрительными смешками, за которыми последовали аплодисменты, когда прозвучали настоящие фамилии; ну а после начался уже совершенный бедлам, когда трое или четверо студентов обступили Маррея, принялись благодарить, — среди них был тот самый длинноволосый мальчонка, он тряс руку Маррею и благодарил его истово, едва ли не со страстью: «Мистер Лихт, для меня это так много значит!.. Вы представить не можете, это перевернуло всю мою жизнь!.. Я… да что это со мной, не буду же я тут нюни распускать, — вдруг сам себя прервал он, безумно блестя глазами, — в общем… ну ладно, я лучше пойду». И бросился вон, низко пригнув голову.
На том банкет закончился.
Было без пяти восемь. И впрямь рассусоливать некогда, ведь еще через всю территорию плестись к научному корпусу. Маррея в одной упряжке с Анной Доминик вел под своим черным зонтом Брайан Фуллер (начался дождь, и довольно сильный), а Хармон Орбах шел чуть впереди, затиснутый между Сэнди Майклз и Скотти, которые с двух сторон прикрывали его зонтиками. Все были веселы, болтали, правда, Маррей, в своем оцепенении, почти не принимал участия в беседе. Они с Анной то и дело друг друга толкали. Впрочем, ни тот, ни другая, казалось, не замечали этого, причем Анна всю дорогу пыталась прикурить сигарету, но шла безостановочно вперед, повиснув на локте у Брайана Фуллера, и в результате так и не прикурила. В памяти Маррея засело, что Анна чуть не сказала ему что-то, но что — не вспоминалось, хоть убей; неужто он сходит с ума? — а Анна, похоже, и сама забыла. Маррей почувствовал укол ревности, увидев, как Сэнди Майклз впереди нежно взяла под руку Хармона. Смотрите-ка, понравился ей Хармон Орбах! Явно она его предпочитала даже Маррею. Какая усталость, и как все непонятно… а самая-то гадость еще предстоит, надо этого Хоакима Майера вытерпеть… Придется ведь на сцену с ним вместе идти, признав тем самым его существование… но вот, полуприкрытое краем зонта, перед глазами вечереющее небо, темные, подсвеченные изнутри сизые наносы туч — и потекли мысли о том, как в один прекрасный день его дух отлетит, взовьется в эту невыразимую, неподвластную словам красоту — в будущее, которое уже существует, которое существовало испокон веков. А все ж таки, поженятся они или нет? Или она ускользнет? — хоть одна-то должна же от него ускользнуть!
В аудитории на втором этаже научного корпуса было уже битком, стоял шум и отчаянно сиял чересчур яркий свет. Маррею и остальным пришлось прокладывать себе дорогу вниз по кишмя кишевшим студентами ступеням, выслушивая и бормоча извинения, все время опасаясь, что сшибут с ног. Уж очень много света, подумал Маррей, привыкший, чтобы аудитории освещались помягче. На сцене стоял длинный стол с ораторской трибуной посредине, и впервые до Маррея по-настоящему дошло, что его-таки заставят высидеть от начала до конца «лекцию» Хоакима Майера. Хоаким Майер… На последнем курсе в Колумбийском Майер был тощим заморышем, ипохондриком, поглощенным единственной заботой — как всех заставить признать его гениальность… единственный серьезный конкурент Маррея… причем неизменно оказывалось, что для специализации они выбирали одни и те же предметы, яростно и безжалостно соперничая; Маррей считал, что в конце концов победил он. При выпуске его средний балл был чуточку выше. Правда, Майер в двадцать четыре года выпустил книжку стихов, благосклонно принятую критикой, но и он, Маррей, к двадцати шести был автором поэтического сборника, принятого еще лучше: эта его книга, «Воспаленные лилии», чуть не получила Национальную книжную премию. Ну а потом… Но от воспоминаний его отвлекли чьи-то вежливые команды: пожалуйста сюда, мистер Лихт, да-да, вот здесь садитесь, так, отлично. Он сел. Анна Доминик угодила на приставной стульчик рядом, но ей объяснили, что ее место с другой стороны ораторской трибуны — вон там? — ну хорошо, ладно, — и ее увели. Маррей глотнул воды из стакана, который обнаружил перед собой. Он очень нервничал, но почему? Вот-вот все это кончится, а наутро он полетит в Мобридж, штат Южная Дакота. Быть может, этот Китимит в штате Айова всего лишь дурной сон.
Студенты все еще набивались в аудиторию, хотя все места уже были заняты. Многие сидели на ступеньках, другие стояли, подпирая стенку, еще нескольким десяткам было позволено сесть прямо на сцене, сзади, около выходов, с условием, что они будут вести себя смирно. Публика пошумливала. Маррей заметил слева от себя Брайана Фуллера, а справа Хармона Орбаха. У другого конца стола сидела Анна в окружении Бобби Саттера и человека, которого Маррей не припоминал, — очевидно, это был ведущий. Хоаким Майер был уже в кулисах, непринужденно продвигался вперед, по пути перебрасываясь шутками с восхищенными студентами; вот он, собственной персоной, — Маррею ничего не оставалось, как только молча на него смотреть. Ничего не скажешь, вид процветающий. Все на нем было выдержано по моде — темно-зеленые брюки и лимонно-зеленая курточка, белая шелковистая рубашка и широкий желтый галстук, похоже, из натурального шелка. Майер вовсю над чем-то хохотал, и Маррея поразил его загар, его молодецкая ухватка, густые черные с проседью волосы. Они с Марреем почти ровесники, но это бы никому и в голову не пришло. Когда обоим было по двадцать с небольшим, они и выглядели одинаково молодо, потом Маррей начал от Хоакима отрываться; сперва лет на пять старше выглядел… потом, может, на восемь… Некоторое время ему можно было дать на десять лет больше, чем Хоакиму, но теперь, сегодня, сидящие в этом зале в большинстве своем, надо думать, оценили бы разницу между ними по меньшей мере лет в двадцать. Хоаким заметил его, улыбнулся, махнул ему рукой, дружелюбно, но незаинтересованно, и Маррей в ответ тоже сделал некий ни к чему не обязывающий жест. А где же у Хоакима очки? Его глаза сияли, почти лучились — должно быть, поставил контактные линзы.
