Венец славы (Сборник рассказаов) - [17]

Тимми ожидал ее на кухне. Он с изумлением воззрился на охапку роз. «Большую вазу», — приказала она. Возбужденная, так довольная своим деянием, что не обратила даже внимания на множество кровоточащих царапин на руках, она свалила цветы на кухонный буфет, срезала с них листья, подровняла, взяла изящную медную вазу, налила в нее воды, стала заталкивать туда розы, но тут вошел Тимми с огромной вазой из молочного стекла (свадебный подарок троюродной тетушки). Вся кухня благоухала розами, их сладкий аромат будоражил Аннет, кружил ей голову. Красота, красота — это просто необходимо иметь возле себя красоту, владеть ею, окружать себя ею! — вот сейчас-то она это поняла.

Она не убрала с буфета листья и обломки веток и быстро понесла вазы в гостиную. Отошла на несколько шагов, окинула критическим взглядом… на полированной столешнице появилось пятно, наверно, брызнула водой. И розы выглядят нехорошо, им слишком тесно, слишком много цветов, ни складу, ни ладу, одни уставились друг на друга нос к носу, те, стыдливо потупившись, пялятся на воду в вазе, те на потолок, а эти на самое Аннет. Но заниматься ими уже некогда, ее призывают другие дела, требуют ее безотлагательно. Что делать дальше? Ответ обрушился на нее как удар; ну можно ли быть такой дурой? Дверь до сих пор не заперта! Ошеломленная, она бросилась к парадной двери, трясущимися пальцами заперла ее на ключ. Как же она ухитрилась это проморгать? Может, в ней самой есть что-то такое, некий потаенный уголок, готовый вступить в сговор с мексиканцами? Спотыкаясь, она бросилась к черному ходу — даже эта дверь не заперта, а ведь она видна с дороги! Лениво жужжало несколько мух, но не до них сейчас, некогда! Запыхавшись, вбежала она в гостиную и увидела, что Тимми поправляет цветы в большой белой вазе…

— Тимми! — сказала она раздраженно, — Ты уколешься. Уйди отсюда. Марш в ту комнату, смотри телевизор.

Он сразу повернулся и пошел, не взглянув на нее. Провожая его взглядом, она почувствовала: не надо было это говорить, это ошибка, непростительная и, в сущности, преднамеренная, как история с дверьми; ведь его могут от нее отрезать, он окажется в ловушке.

— Нет, нет, Тимми, — сказала она, протягивая к нему руку. — Он обернулся, испугался. — Нет, пойди сюда. Пойди сюда.

Он медленно к ней приблизился. Его глаза были доверчивы, а губы, плотно сжатые, — насторожены, они боялись доверчивости, что светилась в глазах. Аннет заметила все это — ведь и она пережила нечто подобное, желала ему смерти, когда он родился, — и, подавив обиду, наклонилась к сыну, обняла:

— Я с тобой, деточка, никого не бойся. Успокойся. Сядь. Я принесу тебе поесть.

Тимми позволил матери усадить себя за стол в столовой. Он был как-то странно тих и не поднимал головы. Интересно, почему он напустил на себя столь смиренный вид? Я пробьюсь сквозь эту оболочку, думала, стоя в кухне, Аннет, я войду к нему в доверие. И с этой мыслью сперва осторожно, потом волнуясь, торопясь, она стала рыться в холодильнике, что-то трогать, что-то переставлять и даже что-то опрокинула — банку пикулей, — а потом внесла в гостиную пирожки с клубникой, испеченные накануне, корзиночку свежей клубники и несколько яблок.

— Ешь, детка, — сказала она.

Но Тимми ничего не брал; у нее самой от нетерпения потекли слюнки, а он только удивленно моргал.

— Ешь, ну ешь, — сказала она раздраженно, — Ты же любишь их. Ну.

— Салфеток нет, — промямлил он испуганным голосом.

— Обойдешься без салфеток, без скатерти и без тарелок, — сердито сказала Аннет; до чего же он медлителен, ее ребенок, как те дети с пустыми лицами, деревенские дети, которые вечно стоят на дороге и таращатся на ее красный автомобиль. — Ну возьми же. Кушай. Кушай.

Она опять пошла на кухню и увидела, как он медленно поднес к губам пирожок.

Она вернулась почти тотчас же и принесла брикет мороженого, корзиночку малины, тарелку, на которой в развернувшейся вощеной бумаге лежали ломтики курятины, — на нее напал острый приступ голода. Она села рядом с Тимми, который все еще не приступал к еде — только глядел на мать печальным взором, — и вонзила зубы в пирожок. Это было так восхитительно, что у нее свело рот, блаженное, сладостное и в то же время мучительное ощущение; в ней вспыхнуло что-то вроде нежности к этому пирожку, какое-то ревнивое чувство, она уже тянула руку за другим и тут вдруг перехватила растерянный взгляд Тимми. «А что, папа не придет сегодня домой? Мы не будем сегодня обедать?» — спрашивал взгляд.

Но Тимми молчал. Потом его влажные губки раздвинулись, он взглянул на мать, та улыбнулась в ответ, ободряя его, утешая, пододвигая наманикюренными пальцами пирожок. И успокоенный, довольный, он улыбнулся ей блестящими от слюны губами. Они улыбались друг другу, как заговорщики, связанные некой тайной, поглотившей, захватившей их. Тимми поднес к губам пирожок и сказал:

— Он не сможет больше кидать в нашу машину камнями, теперь все заперто.

Аннет сказала, показывая липкими пальцами на еду:

— Ешь, деточка. Кушай. Кушай.

Перевод Е. Коротковой

Путешествие в Роузвуд

Это случилось, когда мне было шестнадцать лет.