– Прости меня, – сказал Илькавар мертвому телу. Он уложил Кракнора сразу за гробом Катабаха, так что от входа тело не было заметно: чтобы увидеть его, нужно было войти в склеп и обойти гроб.
Затем Илькавар выбрался наружу и осуществил наконец свою заветную мечту: выскочил из имения Катабаха и бросился бежать подальше от проклятого дома по улице.
* * *
Илькавар знал, кто может ему помочь. Старик нищий, который осыпал проклятиями Катабаха. Этот уродливый, страшный старик наверняка знал какую-то тайну, связанную с умершим. Нужно было проявить вчера большую настойчивость, задержать нищего и вытрясти из него все его жуткие секреты. Тогда и Кракнор, возможно, остался бы жив, и Илькавар не подвергался бы такой ужасной опасности.
Некоторое время Илькавар бродил по улицам Тарантии, пытаясь успокоиться и привести свои мысли в порядок. Наконец дыхание его выровнялось, и он, к своему удивлению, действительно начал соображать, что к чему.
– Нищий не может обитать в богатых кварталах, – сказал себе Илькавар. – Так?
И сам себе ответил:
– Так. Он живет где-то в трущобах. Если вообще живет на этой земле, а не бродит между миром живых и миром мертвых, как это принято у неупокоенных призраков…
Он подумал о Кракноре: лишенный достойного погребения, тот наверняка превратится в такой же призрак.
Но тут же Илькавар тряхнул головой, отгоняя неуместные фантазии. Для того, чтобы сделаться призраком, жаждущим мщения, Кракнору потребуется время. Даже умершие не сразу понимают, что их лишили погребения. Даже умерших можно обмануть обещаниями сделать все, как надо, только не сегодня, а завтра. Сколько-то времени Кракнор будет ждать, надеясь на порядочность Илькавара. Так ведут себя все кредиторы.
Увлеченный этими рассуждениями, Илькавар смело повернул в переулок, ведущий от рыночной площади к западным воротам города, и скоро оказался в квартале, населенном всяким сбродом. Сколько ни старался король Конан, сброд никуда не девался. Пойманные воры догнивали в темницах, но на их место приходили новые. Все попытки очистить Тарантию от нищих и грабителей не заканчивались успехом.
Стражники не любили заглядывать в эту часть города. Здесь иногда пропадали люди, и никто их не разыскивал.
Говорили, будто сам король иной раз, переодевшись, бродит по воровским кварталам. Не то вспоминает о минувшей юности, когда он и сам промышлял грабежами и кражами, не то пытается единолично навести порядок в своей столице.
Илькавар не верил этим слухам. Если бы он, Илькавар, сделался вдруг королем, то ни за что не покидал бы дворца. Вершил бы дела, сидя на золотом троне, на мягкой подушке. Подписывал бы смертные приговоры, заверял бы указы королевской печатью, а все остальное время ел бы, пил, отдыхал с наложницами – и не забивал бы себе голову заботами глупых горожан, которые все равно никогда не будут довольны, как для них ни старайся.
Надеяться в этом мире можно только на себя. Эту нехитрую истину Илькавар усвоил еще в детстве и давным-давно смирился с ней. Она не мешала ему сохранять жизнерадостность и добрые отношения с людьми.
Он углубился в воровской квартал ровно настолько, чтобы понять: отныне его жизнь подвергается опасности. До ближайших стражников уже не докричаться, и если кто-то из здешних обитателей вздумает напасть на гуляку-прохожего, никто не придет чужаку на помощь. Все будут просто стоять и смотреть, радуясь новому развлечению.
Большинство домов здесь выглядело, как ни странно, вполне прилично: побелка свежая, окна затянуты бычьим пузырем, крыши черепичные или соломенные, но без гнилья. Наверное, все это было сделано в угоду королю, чтобы он не слишком лютовал, требуя перемен.
Зато люди на улицах представляли собой полную противоположность аккуратным строениям. Здесь бродили оборванцы всех видов и пристрастий. Кто-то был одет в подражание разбойникам Зингары – с платками на головах, с серьгами в ушах, в широченных шароварах; другие одевались в лохмотья и прямо на глазах у соседей привязывали к совершенно здоровым рукам и ногам куски гнилого мяса – это были профессиональные попрошайки. Продажные женщины выставляли напоказ свои прелести. Оборванные дети шныряли по мостовой, пробуя свои силы в качестве уличных воришек. Если взрослые ловили их на краже, то тут же жестоко били: вор должен овладевать своими навыками с раннего детства, иначе он погибнет, а боль, как известно, лучший учитель.
Сперва на Илькавара не обращали никакого внимания. «Наверное, у меня на лице написано, что я – убийца, – подумал Илькавар не без гордости. – Странно, как меняет человека совершенное преступление… которого он, впрочем, не совершал. Но если здесь я буду считать себя убийцей, то моя убежденность передастся другим… Или нет».
Он оборвал свои мысли, потому что заметил, как за ним крадучись идет человек в темной одежде. Единственным ярким пятном во внешности этого соглядатая была большая серьга в виде полумесяца, качавшаяся в его левом ухе. «Не могу же я сказать ему: бойся меня, я убил человека! – смятенно мелькнуло у Илькавара. – Тем более, что я никого не убивал… кажется».
Теперь он уже не был так в этом уверен, поскольку большой кусок минувшей ночи напрочь стерся из его памяти.
