Вендетта, или История одного отверженного - [144]
«Ай, Гуидо, – пробормотал я вслух, – это твоих рук дело? Ты отомстил, бесплотный дух, отомстил, как и я, теперь лети же с миром прочь от земли и ее обитателей! Тебе предстоит пройти сквозь очистительный огонь, который уничтожит грехи твоего подлого характера, чтобы в конце концов заслужить прощение; но для нее сам ад достаточно ли черен, чтобы вместить ее душу?»
И я медленно двинулся к лестнице, подумав с мрачной уверенностью, что настало время оставить ее! Вероятно, она была мертва, а если и нет, тогда вскоре будет! Я остановился в нерешительности; дикий ветер настойчиво гремел железной решеткой и завывал, словно сотня скорбящих воздушных существ. Свечи слабо горели, и темнота склепа сгущалась. Его мрак меня мало пугал: я уже привык к его невидимым ужасам, ползающим паукам, странным уродливым жукам, пятнам синей плесени на стенах. Пугающие голоса летучих мышей и сов, которые в испуге от яркого света сами разбегались по дырам и щелям в поисках укрытия, нисколько меня не пугали, поскольку я уже давно привык к ним. Для меня тогдашнего императорский дворец казался менее приятным, чем этот доблестный дом смерти, этот каменный свидетель моего возвращения к жизни, а затем – и моего вечного страдания. Глубокий звон колокола на башне кладбищенской церкви пробил один удар! Нас не было уже около двух часов на блистательном сборище, что осталось в отеле. Несомненно, нас уже повсюду разыскивали, но это не имело значения! Сюда они не придут нас искать. Я решительно шагнул на лестницу, и, как только я поставил ногу на первую ступень, моя жена зашевелилась – ее обморок прошел. Меня, приготовившегося уйти, она не видела со своего места и забормотала что-то про себя тихим голосом, а затем, собрав руками собственные рассыпавшиеся волосы, казалось, поразилась их цвету и текстуре, поскольку начала гладить и перебирать их, пока наконец не разразилась веселым смехом, таким не соответствующим всему окружению, что он поразил меня больше, чем ее попытка меня убить.
Она теперь уже встала во всей своей прежней цветущей красе и божественном величии и, улыбаясь как довольное дитя, стала тщательно приводить в порядок свое платье. Я замер от удивления и следил за ней. Она подошла к бандитскому гробу и начала рассматривать его содержимое: кружева, серебряные и золотые браслеты, древние украшения; она брала их аккуратно в руки, будто пыталась мысленно подсчитать их стоимость. Драгоценные камни, вставленные в колье, браслеты и прочие женские украшения она надевала на руки одно за другим, пока ее шея и запястья не оказались унизаны и буквально не засветились бесчисленными дорогими камнями всех цветов. Я поразился ее странному поведению, но все еще не разгадал его значения. Я отошел от лестницы и тихонько приблизился к ней. Хрясь! Что это было? Странный тихий грохот, будто далекое землетрясение, последовал за резким треском; я остановился, чтобы прислушаться. Яростный порыв ветра обрушился на склеп с диким воем, словно какой-то злобный дьявол, и сильный сквозняк из верхних ворот загасил две свечи.
Моя жена, полностью поглощенная сокровищами Кармело Нери, очевидно, ничего не видела и не слышала. Внезапно ее вновь одолел приступ смеха – хихикающего безрадостного смеха, который мог бы вырваться из горла старухи. Его звук заморозил кровь в моих венах – это был смех сумасшедшей! Серьезным громким голосом я воззвал к ней:
«Нина! Нина!»
Она повернулась ко мне, все еще улыбаясь, ее глаза блестели, лицо возвратило прежний цвет, и когда она стояла в затухающем свете в своих дорогих одеждах, ниспадающих вниз, и вся обвешанная разноцветными сияющими драгоценностями, то выглядела неестественно, дико прекрасной. Она кивнула полуизящно, полунадменно и не ответила мне. Подталкиваемый внезапной жалостью я снова позвал:
«Нина!»
Она опять рассмеялась тем же кошмарным смехом.
«Да-да! Я красавица, я великолепна! – бормотала она. – А ты, мой Гуидо? Ты меня любишь?»
Затем, подняв руку, будто привлекая внимание, она закричала:
«Слушай!» – и начала петь чисто, хоть и негромко:
Когда старая знакомая мелодия отражалась эхом от мрачных стен склепа, моя горькая злость на нее практически прошла, и с горячностью южного темперамента истинное сострадание заполнило мою душу. Она более не являлась прежней женщиной, которая меня обманула и предала, она обрела беспомощную и пугливую невинность сумасшедшей, а в таком состоянии я не смог бы тронуть и волоса на ее голове. Я поспешил к ней, приняв решение вывести ее наружу, поскольку не мог оставить ее в таком виде даже после всего случившегося, но когда я приблизился, она отскочила от меня прочь и с яростным топаньем ногами приказала мне жестом отойти назад, в то время как ее нахмуренные брови выразили мрачный хмурый взгляд.
