Венценосные супруги - [129]

Армия стала стрелять по безоружной толпе, убив, по неофициальным данным, от 800 до 1000 человек. «Кровавое воскресенье», возмутившее всех либералов, разорвало «священную связь» между народом, который царица настойчиво величала верным, и его царем[276]. Набирала обороты революция 1905 г. «Тяжёлый день! — записал в дневнике Николай II, — В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых»[277]. После того страшного дня покушения участились. 4 февраля был убит дядя Николая великий князь Сергей, горячий поборник репрессий. На Черном море взбунтовался экипаж броненосца «Потемкин» — увековеченный кинорежиссером Эйзен-штейном в 1925 г., — рабочие советы устраивали все новые забастовки, волновались студенты, восставали деревни. Как отмечала Элен Каррер д’Анкос, Россия катилась к анархии.

Посреди этого водоворота событий Александра изо всех сил советовала мужу быть сильным, отменить все уступки, толкала его к репрессиям. Сразу после «Кровавого воскресенья» Николай II учредил должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга, дал ему огромные полномочия, чтобы взять под контроль город и заставить жителей подчиниться. Пост получил властный генерал Д. Ф. Трепов, который отныне вставал во главе всей имперской полиции, и достался он ему благодаря настойчивым рекомендациям царицы.

Тут же император столкнулся с таким революционным напором, что был вынужден пойти на попятную. Он счел за лучшее «простить» народ, якобы обманутый опасными подстрекателями. Такой милостью вовсе не удалось успокоить толпу. Царь простил мирную демонстрацию, с которой так жестоко расправились? Народ не искал императорского прощения, он требовал полноценных реформ. Стоило ли снова прибегнуть к силе? Она ничего не дала. Министры заверили Николая: он не сумел бы подавить силой поднимающее голову протестное движение. Оставались уступки. В период с февраля по октябрь они были сделаны в форме трех императорских манифестов.

Первый оказался таким мягким и неопределенным, что спровоцировал новое волнение против самодержавной системы. Второй учреждал выборную Думу (собрание), но она имела только совещательный голос и ограниченные полномочия; Манифест сочли полумерой и встретили беспрецедентной всеобщей забастовкой и сильнейшими волнениями в студенческой среде.

Отчаявшийся Николай не знал, как ему спасти режим. Первые две уступки, слабые меры, давшиеся ему такой ценой, не возымели ни малейшего эффекта. Не предают ли своего правителя министры, насоветовавшие ему эти действия? Императорская чета жила в иллюзии, что если интеллигенты (безответственные), либералы (мелкие пособники сатаны), социалисты (так им положено) и рабочие настроены против царя, то русские крестьяне — «истинный» народ, «настоящая» Русь — готовы прийти ему на помощь. В Царском Селе, изолированный от мира во дворце, который забастовки на железной дороге отрезали от остальной страны, Николай не мог принять решение. Александра была рядом с ним. Во время тех трудных дней она неустанно советовала ему подавить мятежников, осмелившихся восстать против основ империи и стремившихся подорвать русскую традицию. Тогда министр Витте, искавший решение, попросил у царя аудиенции, и 6 октября, после долгих девяти месяцев волнений, последовавших за «Кровавым воскресеньем», предложил Николаю курс настоящих уступок, который упразднял принцип самодержавия в пользу конституционной монархии, переворачивая существующий порядок.

Николай еще немного посомневался. Его привлекала военная диктатура. «Вы не должны уступать, — подстегивала его царица. — У вас нет права уступать. Вспомните, кто вы, вспомните, что вы — самодержец и можете делать все, что вам угодно»[278]. Царь, наконец, согласился с предложениями министра. К тому же вмешался дядя императора великий князь Николай и объяснил тому, что у авторитарного решения нет ни одного шанса на успех. 17 октября Николай II с болью в сердце заставил себя подписать третий манифест, даровавший народу основные гражданские свободы и объявлявший о созыве законодательного собрания — Государственной думы — на основе цензовых выборов.

Как и муж, Александра не одобряла эту победу, пусть и частичную, (во всеобщем избирательном праве было отказано) либеральной части общества. Витте стал для нее злым гением. Она обвиняла его в том, что он вырвал у Николая непомерные послабления, что он неверен государю, стремился к самым высоким прерогативам в ущерб царю. Разве не его назначили председателем совета министров (первым премьером в русской истории) нового института, который Николаю учреждать не хотелось? Царице было невыносимо видеть, как Витте допустили к посту главы демократического правительства, как он сам назначал министров и был готов вступить с царем в противостояние. Александра зара зила мужа своей неприязнью: говоря о Витте, Николай уверял мать, что никогда еще не видел «такого хамелеона».

Царица проиграла, но жаждала взять реванш. Ей помог «Союз русского народа». Эта экстремистская организация правого толка стремилась вернуть, пусть ценой насилия, порядок в стране, балансирующей на грани гражданской войны. Шествия, на которых эти воинствующие фанатики размахивали портретами императорской семьи, вселяли в Александру надежду. Приверженность самодержавию и склонность к авторитарным мерам сделали их союзниками. По просьбе царицы делегации от «Союза русского народа» принимали при Дворе. Это составляло «несчастье России», говорил генерал Мосолов. И продолжал: «Я никогда не знал, кто устраивал эти приемы, но полагаю, что императрица участвовала в этом деле, пребывая в уверенности, что император не должен отступать от самодержавия»