Вена, операционная система - [52]

Оказалось, что дома расширялись книзу с обеих сторон: то есть скат был в обе стороны, что ли раструбом вниз. Их было не пять-шесть, а скорее восемь – десять: они стояли в две линии, загораживая друг друга, точно и не сосчитаешь. Каждая линия была метров триста, из четырех или пяти домов. Высотой дома были этажей в двадцать, громадные. Балконы были не всюду, а только в нижней половине, в нижних двенадцати этажах. В той части строений, которая расширялась книзу террасами. И вот все эти балконы были полностью забиты растительностью.

Со стороны – то есть из проезжающего мимо вагона – все это выглядело шикарнее, чем вблизи. Оттуда было видно полное совершенство и невозможная роскошь, а вблизи обнаруживаешь, что стерильности особенной нет, все это уже кое-где слегка осыпается, то да се. Но это и лучше. В остальном тоже как обычно: магазин «Billa», еще там что-то в том же помещении, продавщицы вышли на улицу, курят. Голубой по белому плакат на входе: «Schön, dass Sie zu uns kommen», такой плакат над каждой из двух створок входных дверей, но один ровно такой, а на симметричном еще и желто-голубой логотип «КА», Kaufpark Alterlaa.

Чуть поодаль – здание почты. Зашел, я ни разу в Вене на почте не был, посмотреть, как это у них устроено. В общем, как в Риге, ничем не отличается. Та же черно-желтая вывеска, то же и внутри. Разве что у них там еще какой-то почтовый банк – или просто ассоциированный с почтой, PSK. Кабинки для клиентов тут же, в зале. Еще в зале стеллажи со всякими почтовыми и канцелярскими мелочами – взял, пошел к окошку, оплатил.

Leopoldau

Леопольдау, можно считать, не было вообще. Там даже стола не нашлось, чтобы зафиксировать этот факт, который и запоминать не хотелось. Это северо-восточный конец города, линия U1. Ехать надо через все эти четыре – считая и канал – Дуная, через Пратер, мимо центра ООН на Kaisermühlen, а потом еще семь остановок. Причем уже на следующей после «ООН» ясно, что ничего там дальше не будет – пригороды, сельские дома, поля. Ну и сам Лепольдау в таких же окрестностях, выделяясь совсем уж ослепительно-белой и новенькой станцией среди сельского пейзажа. Тут даже гор не было. Станция совершенно новая, сияет – стоит стеной по одну сторону улицы, а по другой – частные дома. Все они, разумеется, в цвету. Автобусная остановка. По другую сторону ровно то же самое. Домики, автобусная остановка. Разве что тут есть небольшой пятачок на выходе из метро, мощенный булыжником (он тут как-то волшебно оказывается светлым), в нем круг, в котором растет дерево, поодаль – пустые стойла для велосипедов. Полоса земли возле стены станции, среди травы много одуванчиков. Светит солнце, уж непременно. В эти дни оно тут всюду светит. Подошел автобус, в него залезли те два человека, которые стояли на остановке, и стало совсем пусто. А станция такая новая и малоиспользуемая, что на ней минимум цивилизации; никакого кофе, например. Вообще ничего, кроме автоматов по продаже билетов. Пустота, стеклянный, блистающий никелем лифт. Судя по пиктограмме, здесь есть пересадка на S, но какая-то незаметная. Тут бы в туристических целях разместить какой-нибудь музей скелетов детских игрушек, и все бы наладилось – если бы им это было надо.

В чем, eigentlich, состоял смысл этого самоисследования, то есть самоидентификации через метро? Чтобы а) выскочить за переделы шума, б) оказаться по ту сторону границы окаменения, постоянно происходящего на данном свете, и таким образом перейти к своей не окислившейся сущности, которая – совершенно очевидно – существовала даже в Leopoldau. Шум ушел в первый день вместе с мыслью об этих мелких поездках, а с остальным пока никаких принципиальных перемен. Все было ровно и тихо, ничего пока не екнуло, чтобы, что ли, начать видеть, как все это свертывается из чистой субстанции в материальные предметы. Новые материальные предметы повсюду, и alles. Зато скучной стала сама тема этого окисления, окаменения и вообще превращения тебя в пластмассу. Но только что из этого следует? Все-таки надо довести дело до конца. Впрочем, возникла усталость терминов: сколько ж можно про окисление/окаменение. Вот так всегда всё и увядает, да. Надо называть как-то иначе, тогда свежесть проблемы вернется, чувства будут рады. Но как именно иначе?

Однако ж организм уже как-то блокировал ситуации, которые тяготели окаменеть и вобрать тебя в себя туда. Эта блокировка не так чтобы стояла какой-то жесткой стеной, она была туда-сюда проницаемой, что ли отлавливая склонные окислить тебя вирусы. Так эта операционка работала. Но только зачем об этом рассуждать в Леопольдау? Можно найти место и получше, где есть хотя бы лавочка, никакой радости сидеть на бетонном парапете. И если тут ничего не произошло, то это хорошо. Представить только, что субстанция именно в этом месте выказала бы себя, войдя в полное управление мною, а я, наоборот, вменяемо соединился бы с ней именно тут (что, несомненно, и есть момент выхода за пределы окаменения). Вот что это, субстанция обнаружила себя в Леопольдау?

Ну, если вспомнить лавочку в Оттакринге и социальное зависание, то, может, и в самом деле по мере заливки в меня этой OS или уже овладения мной ею – включены опции, позволяющие соотноситься с окружающим пространством и без прямых отношений с общественной средой? Но вот уж тут полно этой среды – что в Leopoldau, что в Siebenhirten’е.