Вельяминовы. Начало пути. Книга 2 - [5]

— Что улыбаешься, атаман? — донесся до него голос царя.

— Да уж больно хорошо тут, у Марфы Федоровны, — ответил Ермак. «Правда, Иван Иванович?».

— Правда, — подтвердил Кольцо, глядя на Федосью. Та зарделась и опустила зеленые глаза.

— Ты вот, что мил человек, — сказал Кольцо, устраиваясь за грубым деревянным столом, — ты писать умеешь?

Дьяк ухмыльнулся, почесывая ухо пером. «Сидел бы я тут, ежели писать не умел! Тебе прошение, али жалобу, какую? Если надо, я и разными почерками могу».

— Разными почерками не требуется, — атаман разлил водку по стаканам. «А вот, скажем, девке грамотцу можешь составить? Ну, чтобы как прочла она, так и повстречаться со мной захотела».

— Да с тобой и без грамотцы любая встречаться побежит, — рассмеялся дьяк, глядя на красивое лицо атамана. Тот поиграл золотым перстнем на пальце и ответил: «Тут дело особое»

— А, — дьяк призадумался, — не по себе дерево клонишь, уходом девку сманить хочешь?

— Уходом, али не уходом, — ответил атаман, — однако же, тут ловко писать надо, со значением.

Обделаешь?

— Обделаю, — дьяк окунул перо в чернильницу, что висела у него на шее. «Зовут-то как кралю твою?».

— Феодосия, — Кольцо выпил и занюхал корочкой хлеба. «Ты тоже пей», — подвинул он дьяку кружку.

— Э, нет! — тот поднял испачканный в чернилах палец. «Сначала — дело, а уж потом мы с тобой цельную четверть разопьем. К тому же, не одну ж грамотцу ты ей слать собираешься?»

— А это уж как дело пойдет, — задумчиво сказал атаман. «Может, и одной обойдется, ежели напишешь как надо».

— Глаза, у девицы какого цвета? — деловито спросил дьяк.

— Зеленого, — Кольцо налил себе еще. «Хороша на Москве водка-то», — он сладко потянулся и вдруг подумал, что и вправду — пора уже своим домом обзаводиться. «Погулял я немало, да и гулять буду еще, а жена нужна. Тем более, ежели и вправду — воеводой поставят. Да и если честью ее брать, — а так и надо, — то приданое немалое дадут, вона, усадьба у них какая богатая».

В кабаке было людно, сзади кто-то начал орать песню и Кольцо, поморщившись, крикнул: «А ну тише!»

— А ты кто такой? — пьяно спросили из-за соседнего стола. «Лезет на Москву шваль всякая, и еще нам тут указывать будет!»

Атаман спокойно встал, и, положив руку на саблю, сказал: «Я тебе, сука, не шваль, а Иван Кольцо, атаман дружины строгановской».

— Ну и сидел бы у себя в глуши, что сюда приперся! — мужик рыгнул и засмеялся.

Кольцо холодно посмотрел на него, и, размахнувшись, ударив об стол пустой бутылкой, сунул ее прямо в лицо мужику.

Тот, заорав, схватился за глаз, медленно стекающий на щеку. Из-под его пальцев полилась кровь, капая на хлеб и соленые огурцы, что валялись на столе.

Кольцо отбросил бутылку и сказал: «Много чести для вас — в кабаке саблю вытаскивать».

— Я тут написал, — дрожащим голосом сказал дьяк.

— Читай, — велел атаман. «И водки еще принесите, — велел он.

— Так что же, Марфа Федоровна, отказываешь ты мне? — жесткое лицо Ермака вдруг дрогнуло — самую чуточку. «Думал я, что все же люб я тебе, хоша, конечно, и ненамного, — он вдруг горько рассмеялся.

Женщина сидела в высоком кресле, кормя дитя, и Ермак внезапно вспомнил то утро в Чердыни, когда он, проснувшись, увидел ее в одной приспущенной с плеча рубашке. Он сжал кулаки и тихо проговорил: «Я-то тебя более самой жизни люблю, знаешь ты это».

— Знаю, — Марфа нежно поцеловала Петеньку и подняла зеленые, прозрачные глаза. «Знаю, атаман. Посему и не буду венчаться с тобой. Оба любить должны, как у меня с Петром Михайловичем было».

— Смелый человек был мой сотник, — вздохнул атаман. «Если б знал он про нас с тобой…».

— Знал, — мягко сказала Марфа. «Как мы с ним повстречались опосля разлуки, так я все ему рассказала, без утайки».

Ермак присвистнул. «Да, верно государь говорил — бесстрашные вы, Вельяминовы, в крови у вас это. И Петр Михайлович тоже — не всякий мужик с бабой-то опосля такого жить будет».

— Не всякий, — согласилась Марфа. «Но если б иначе было — я бы с ним первая жить не стала».

— Не хочу я тебя брать без венчания, — атаман прошелся по горнице. «Невместно это, не девка ты кабацкая».

— Однако ж раньше брал, — лукаво заметила Марфа.

— Раньше, Марфа Федоровна, — тихо, чтобы не разбудить заснувшего Петеньку, сказал атаман, — думал я, что повенчаешься ты со мной, так или иначе. Думаешь, — он сглотнул, — мне легко смотреть, как ты во второй уж раз передо мной дитя кормишь, и не мое оно!

Он отвернулся и посмотрел на девочек, что играли во дворе усадьбы. «А я ведь тебе тогда сказал, и сейчас повторяю, Марфа, — нежно проговорил атаман, — твои дети — то мои дети, но ведь своих-то мне тоже хочется, шестой десяток уже, не шутка».

— Не со мной, — Марфа ласково укачивала Петеньку. «Я здесь жить не буду, Ермак Тимофеевич, даже вон и муж мой — в Англии похоронен, следующим летом уеду я. Там дело, кое Петр Михайлович всю жизнь свою строил, Петеньке оно завещано, и бросать оное не буду я, хоша бы мне что посулили».

— Жестко с тобой спать-то, Марфа Федоровна, — вздохнул атаман. «Как ты постель стелешь да туда ложишься — вроде сахарная вся и сладкая, рукой тебя коснешься — так ровно огонь у тебя сама знаешь где, а на поверку — из камня ты сделана, и сердце у тебя железное».