Вельможная панна. Т. 1 - [9]

Обыкновенно начинали игру «красные». Они назначали охотников и собачников, указывали, какие должны изображать из себя оленей, и отмечали бантиком ту, которую должны травить первою. Младший класс служил обыкновенно в собаках. С необычайно серьезной вежливостью «красные», охотники и псари, отправлялись вереницей к «голубым» просить их соблаговолить поступить в собаки. Иногда собаки капризничали, бросали свое дело в самый разгар игры, и с оленем ничего нельзя было поделать.

Но это еще не все. Скоро из-за нашей героини произошла целая революция среди затворниц, о чем и повествует наша полька в своих «мемуарах».

«Случилось со мной тогда одно приключение, – пишет она, – за которое я жестоко отомстила. Между большими девицами „красного” класса была некая мадемуазель де Сиврак, благородная фигура, но спазматическое и взбалмошное существо. Как-то все гуляли в саду. Когда возвратились в класс, де Сиврак и говорит мне:

– Я забыла в саду перчатки. Прошу тебя, пойдем по-ищем их.

Я охотно пошла с нею, – продолжает Елена. – Но когда мы зашли за кусты сирени, она вдруг набросилась на меня, опрокинула на землю, схватила ветку сирени и жестоко отхлестала меня. Избив меня, она стремительно убежала. Я поднялась, как могла, и с плачем воротилась в класс».

Но тут нашу героиню осенило вдохновение.

«Если, – говорила я себе, – я пожалуюсь классным дамам, то Сиврак от всего отопрется: она скажет, что дала только мне несколько шлепков, и я опять должна буду очутиться в доносчиках. Что же я сделала? Я собрала самых мстительных девиц „белого” класса и рассказала им мою историю, заметив, что если я не буду отомщена, то „голубой” класс будет совсем в загоне от старших девиц. Наконец, я возбудила их дух, как могла: и решили объявить „красным”, что мы прекратим с ними всякие сношения, если де Сиврак не принесет мне своих извинений».

Браво, маленькая героиня! Она достигла того, чего добивалась. Ею-то и подготовлена была революция, о которой она сама же и расскажет нам.

«В первый день, как настала рекреация, – пишет Елена, – „красный” класс задумал игру в охоту и отправил депутацию просить „голубых” дать им некоторых из них, чтобы сделать их собаками (pour faire les chens)!»

Наша маленькая заговорщица настояла на своем.

«Никто не захотел идти в собаки, – продолжает она. – Зовут на другие игры: опять отказ. Тогда они спрашивают, что это значит, что такие сурки, как мы, превратились в совершенных дур… Однако, в конце концов, „красные” пришли в уныние, потому что „красный” класс – самый малочисленный, а „белый” был весь поглощен приготовлением к первому причащению: мы были для „красных” решительно необходимы для игр».

Но это не все. Заговор разрастался: революция сейчас готова была вспыхнуть.

«Мы разломали ящик и скамью де Сиврак (вон до чего дошло!.. Мы разорвали в мелкие клочки бумаги, которые там находились. Потом мы бросили в колодец ее кошелек, портфель и бонбоньерку, которые нашли там. Тогда „красные” девицы сказали девицам де Шуазель и де Монсож, которые явились в этом деле особенно остервенелыми, потому что были моими друзьями, что если они останутся одни, то им надерут уши».

Страсти разгорались. Революция девчонок в аббатстве о-Буа была как бы прелюдией Великой французской революции. И это все натворила наша маленькая героиня. И все из-за того, что трем девочкам пригрозили надрать уши.

«С этой минуты, – пишет наша революционерка, – начался страшный беспорядок в классе. Все, что находили принадлежащим „красным” девицам, бросали в колодец „голубые” девицы или разрывали в клочки; а когда „красные” встречали „голубых” в каком-нибудь углу, то трепали и месили их, как глину. Наконец, это стало известным и классным дамам. Каждую минуту встречали они девочек, избитых до синяков и расцарапанных. Когда они спрашивали их: „Кто это так отделал вас?” – те отвечали: „Красные”. С другой стороны, большие девицы лишились своих книг, тетради свои находили изодранными, игрушки уничтоженными».

Так мстили маленькие большим, как это повторяется во все революции, когда обиженные сильными и богатыми слабые и бедные, потеряв терпение, набрасываются на своих притеснителей и без всякой пощады мстят им.

Дошло все это, конечно, и до родителей бунтовавших пансионерок.

Родители и тех и других жаловались госпоже Рошшуар, говоря: одни – что их дочери все в ранах и изувечены, другие – что у их дочерей все попропадало и растерзано. Тогда госпожа Рошшуар пришла в класс и спросила «голубых» и «красных»: откуда у них явилась такая ненависть? Мадемуазель де Шуазель выступила вперед и рассказала мою историю с девицей де Сиврак. Госпожа Рошшуар спросила ее, за что она меня избила? Та не могла сказать причины. Но так как Рошшуар не сказала ей ничего, то она подошла ко мне, попросила прощения и обняла меня.

Надо было наконец кончить со всем этим, чтобы прекратить революцию. И революция очень быстро и легко была потушена.

Госпожа де Рошшуар сказала, что если это будет продолжаться, то она совсем разделит оба класса, и приказала нам молча обняться. С этого дня мир был восстановлен.

Когда мятеж был счастливо подавлен и гидры революции взаимно перецеловались, случилось еще нечто, уже менее ужасное, даже весело растревожившее весь монастырский муравейник в юбочках.