Вельможная панна. Т. 1 - [22]

Но никогда Елена не ожидала, что в скором времени ожидало ее доброго гения.

Глава шестая. Гость с далекой родины

Вся поглощенная внутренней жизнью своего отдельного мира, своими «послушаниями» и личными интересами и прислушиваясь к шумной жизни современного Вавилона, отголоски которой свободно проникали в стены аббатства, превратившись совсем в парижанку, наша героиня, казалось, навсегда позабыла далекую родину, свою Польшу, где, как иногда вспоминалось ей точно во сне, она в детстве видела только «москалей», русских солдат, «a mine farouche dont l'aspect leur faisait peur».

Но иногда в редкие часы одиночества ей вспоминалась милая, далекая Польша и вся в зелени и цветах поэтическая Украина, куда по веснам она ездила с отцом в одно из их имений, где от зари до зари звучали чудные мелодии украинских хоров, когда чарующие девичьи голоса выводили свои весенние песни, «весняночки».

Глубоко в детскую душу Елены запал напев одной такой грустно-нежной «весняночки»:

Ой, весна, весна да весняночка,

Де твоя дочка да паняночка?

Десь у садочку шие сорочку,

Шовком да биллю да вышивае,

Своему милому пересылае:

Надавай и що-недиленьки,

Споминай-же мене що-годиноньки.

Шовком я шила, и биллю рубила –

Жаль мени казака, що я полюбила…

Рано утром проснувшись и лежа в постели, Елена иногда тихо напевала эту нежную, грустно-чарующую украинскую мелодию, вся переносясь в далекий поэтический край.

– Что это ты поешь, милая Елена? – доносится из соседней комнаты голос приятельницы, Шуазель.

– Вспоминаю далекую Польшу и Украину.

– Что это за Украина, страна такая?

– Да, чудная страна, страна дивных мелодий и девичьих слез.

– Почему же она страна девичьих слез, милая Елена?

– Потому что там такой обычай: каждую весну молодые парни уходят на юг, на границы отражать нападения на Украину и Польшу крымских и белогородских татар и нашествие турок, и не все парни возвращаются на родину, сложив свои головы в степях, где их тело обыкновенно терзали степные орлы и хищные звери… Оттого молодые украинки и оплакивали их. Это страна свободы, прекрасный край wolnosci i niepodleglosci, и только теперь москали и немцы раздирают этот прекрасный край.

– Кто же эти москали, тоже народ такой?

– Народ многочисленный и суровый: это русские.

– А! Русские, слышала о них… У них еще императрица Екатерина.

– Да, Екатерина, которая в дружбе с Вольтером, Даламбером и другими светилами человечества, а между тем сама гасит свободу в милой Польше…

– Девочки! Пора вставать, – раздается голос Елениной бонны.

В такие грустные минуты вспоминается нашей героине их прадедовский замок на Украине… Длинная прямая аллея высоких и стройных пирамидальных тополей, «раин» (райских деревень) далеко-далеко тянется от замка… На селе, над соломенными хатками хлопов, стоят, словно часовые, на своих гнездах аисты, и оттуда немолчно несется грустно-чарующая мелодия:

Ой, весна, весна да весняночка,

Де твоя дочка да паняночка?..

И тогда тихие слезы невольно скатываются с длинных ресниц Елены.

– Верно и я из страны девичьих слез, – грустно улыбается она.

Вспоминается ей мужественное лицо отца, которого она так любила теребить за длинные усы.

– И его давно нет на свете… И это благородное тело, может, расклевывали степные орлы…

Приходит на память и старый, слепой кобзарь с его бандурой… Жалобно тренькают тихие струны бандуры… Дребезжит плачущий старческий голос:

Ой у святу ж то було недило,

Не сызи орлы заклекоталы,

Як то бидми бесчасни невольники

У тяжкий неволи заплакали,

На колина упадали,

У гору пидиймали,

Кайдалами забряжчали,

Господа милосердного прохали та благали…

– А жив ли наш гайдук Остап, папин шталмейстер, что учил меня когда-то на Арапе ездить?.. Милый Арапчик! Как он бережно носил меня на себе…

И вдруг входит старая сестра послушница:

– Барышня, меня послала за вами госпожа де Рошшуар.

– Зачем? Где она?

– В говорильной, в «парлуаре». Из Польши, от вашего дяди, князя-епископа, прислан посланец, и должен вас видеть.

– Он в говорильной?

– В говорильной, барышня. Он привез письма ее святости, госпоже аббатисе и госпоже де Рошшуар. Но он совсем немой.

– Как немой!

– Бормочет что-то, но никто не понимает.

Елена, несколько взволнованная, поспешила в говорильную…

Что это! Не сон ли? Перед нею старый, седой Остап!

– Остап! – удивленно, вся ошеломленная, прошептала Елена.

– О ясная панна! – радостно проговорил старый гайдук по-польски. – Какая вы большая паненка!

Рошшуар ласково улыбалась, глядя на свою любимицу.

– Кто он? – спросила она. – Слуга вашего дома?

– Да, он наш гайдук, был шталмейстером у моего папы и маленькую учил меня на Арапе ездить.

– Он привез нам письма от вашего дяди, – сказала Рошшуар. – В письмах он благодарит достойную аббатису и меня за попечение о вас… Есть письмо и вам… По уставу аббатства я должна была его предварительно прочесть, а потом вручить вам… Но я не могла прочесть: оно, вероятно, писано по-польски. Вот оно.

И Рошшуар подала распечатанное письмо Елене.

Старый гайдук, хлопая глазами, не сводил их со своей красавицы паненки.

– Ты хочешь говорить со мной, добрый Остап? – спросила Елена по-польски.

– О ясная панна! Я не осмеливаюсь и просить вас о такой высокой чести, – взволнованно отвечал старый гайдук.