Вельможная панна. Т. 1 - [13]

А приближалась зима. Мысль о ее замужестве не оставляли, хотя Ламбеск всюду повторял, что он не любит навязываемой ему невесты, и не скрывал отвращения, которое она ему внушала. Пришлось отложить свадьбу на год. Тогда решили отправить девочку в Женеву.

«Она пришла проститься с нами, – говорит Елена. – От нее ничего не осталось, кроме глаз. Я много плакала, расставаясь с нею: она была моя маленькая мама…

Она просила меня молиться за нее и быть умницей. Мы все ее очень жалели, потому что душа ее была лучшая из всех, и все ее любили. Через три месяца после отъезда я проснулась ночью очень взволнованная и позвала к себе свою бонну. Она пришла, и я сказала ей:

– Ах, мне снилось, что видела Монморанси в белом одеянии и в венце из белых роз.

– Она выходит замуж, – сказала бонна.

В этот момент мне показалось, что я вижу ее большие черные глаза, которые глядят на меня, и мне стало страшно. Через несколько дней мы получили известие о смерти Монморанси. Она умерла в ту самую ночь, когда снилась мне.

Наконец сообщили о ее смерти и всему классу. Когда в классе объявили о ее смерти, то это было всеобщее горе; я же, в частности, плакала ужасно».

Что так рано угасшая была недюжинная девочка, это мы читаем тоже у нашей маленькой героини.

«В то время, когда ей – Монморанси – было всего восемь или девять лет, управляла аббатством госпожа де Ришелье. Однажды упрямство девочки вывело аббатису из себя, и она в гневе сказала ей: „Когда я вижу вас такой, то готова убить вас!”

Маленькая Монморанси отвечала: „Это было бы не в первый раз, что Ришелье – палачи Монморанси!”»

Это она намекала на то, что знаменитый Ришелье, герцог и кардинал, правивший почти самодержавно Францией при Людовике XIII, в 1636 году казнил Монморанси, предка маленькой «мамы» нашей Елены.

Глава четвертая. Школьная революция

Возвратимся к нашей маленькой героине. Она – неистощимый повествователь.

Елена рассказывает, как один ничтожный случай, начавшийся с детских шуток и дурачеств, кончился целой монастырской «революцией», как она назвала в упоминаемой нами выше прекрасной монографии Люсьена Перея.

Случилось священнику, дома Риголей де Жювиньи, прийти в монастырь, чтобы исповедовать одну монахиню как раз в то время, когда воспитанницы возвращались с мессы. Проходя мимо прекрасного и очень смуглого Риголея, девочки отпускали на его счет очень язвительные шутки.

Елена сознается, что если бы это был их духовник, дом Темин, то ничего подобного не могло бы быть, потому что воспитанницы уважали его и, конечно, как духовника своего побаивались.

В то время в «красном» классе была одна наставница, по прозванию Сент-Жером, которую воспитанницы терпеть не могли и у которой цвет лица был такой же черный, как и у дома Риголея.

– Вот женить бы их друг на дружке, – болтали некоторые девочки. – То-то пошли бы от них дети, все кроты и арапчата.

«Хотя это была „большая глупость”, – сознается сама Елена, – но эта глупость так понравилась всем, что постоянно болтали про „кротов” и „арапчат”; и когда в классе начинались споры, то обыкновенно спорщицы говорили:

– Что ты за крота хочешь замуж или за арапчонка?»

Так как эти «глупости» занимали весь «белый» класс, то некоторых набожных воспитанниц это очень возмущало.

– Как это возможно! – говорили набожные девочки. – Ведь приближается время, когда мы в первый раз пойдем к причастию.

– Правда, правда! – соглашались другие. – Это грешно.

– Мы должны признаться во всем на исповеди, покаяться.

– Да, да, смоем с себя этот грех!

А так как всех грешных душ было тридцать, то и решено было составить покаянное письмо, в котором грешницы признаются, что согрешили против смирения и любви к ближнему, и вручить это письмо духовнику своему, дому Темину.

Об этом узнали в монастыре и много смеялись. А госпожа Сент-Жером, понятно, пришла в ярость и возненавидела весь «белый» класс.

Это, разумеется, дошло и до Рошшуар. Это ее очень обес-покоило, и она терзалась мыслью за госпожу Сент-Жером.

Но девочки оказались беспощадными по отношению к госпоже Сент-Жером. Притом представился удобный случай хорошенько насолить ей.

Накануне Дня святой Магдалины пансионерки забавлялись в классе, как могли. Около четырех часов, час дежурства Сент-Жером, девочки сговорились молчать, с чем бы к ним не обращалась ненавистная им «мать будущих кротов и арапчат». Вдруг маленькая де Ластик и маленькая де Сент-Симон о чем-то заспорили, а потом накинулись друг на дружку и учинили драку, словно уличные девчонки. Сент-Жером бросилась их разнимать. Не зная, которая драчунья права и которая неправа, она схватила маленькую Ластик и силой хотела поставить ее на колени. Девочка не повиновалась.

– Мадам! – говорила она. – Уверяю вас, что не я начала.

Тогда Сент-Жером пришла в страшную ярость, схватила девочку за шею и с такой стремительностью бросила ее на пол, что та ударилась о плиты носом. Конечно, хлынула кровь. Увидев кровь, все девочки окружили маленькую подружку и пришли в такую ярость, что грозили выбросить Сент-Жером в окно.

– Вы убили одну из наших подруг! – раздавались детские голоса.

Сент-Жером до того испугалась, что «потеряла голову», по выражению нашей Елены, и побежала жаловаться госпоже Рошшуар.