Вельможная Москва. Из истории политической жизни России ХVIII века - [25]

О последних десяти годах жизни Дашковой известно главным образом из воспоминаний двух сестер ирландок Мэри Бредфорд и Кетрин Уильмот, гостивших у княгини. Дашкова ни в чем не изменила себе. Не примирилась с детьми, а свои нерастраченные материнские чувства обратила на Мэри и Кетрин, нанимала им учителей, возила на балы и в небольшие путешествия, рассказывала о Москве. Ходила в мужском пальто с нашитой на него орденской звездой, в ночном белом колпаке и шейной косынке. Во всеуслышанье поправляла священника во время службы в церкви, приезжала на балы раньше всех гостей и расхаживала по залу, пока лакеи поспешно зажигали свечи…. Прежде чем вместе с ирландскими гостьями умиляться на то, что Екатерина Романовна — живая московская достопримечательность — приводила общество старой столицы в трепет — попробуйте поставить себя на место прихожан храма, где течение обряда вдруг прерывалось менторским голосом княгини; хозяев дома, которые, не успев толком одеться, должны были спешить принять столь высокопоставленную гостью и выслушивать ее недовольство по поводу того, что праздник еще не начат; гостей, явившихся, как тогда говорили, «засвидетельствовать свое почтение»(а такие визиты в те времена были обязательны), и не удостоившиеся в доме княгини стула. Тогда многое в поведении Дашковой представиться в ином свете.

Влияние Екатерины Романовны на жизнь старой столицы в первое десятилетие XIX в. часто преувеличивается. Особого страха перед ее суждениями никто не испытывал, никакой «властью в почетном уединении», как предполагал А. И. Герцен, написавший комментарий к первому изданию мемуаров Дашковой, она не обладала. Но в ней видели живой памятник эпохи, яркий осколок блестящего екатерининского времени. Это само по себе и определяло место княгини в тогдашней Москве, объясняло интерес, который она вызывала, и терпение, с каким дворянское общество относилось к ее выходкам. Несмотря на громкое имя, княгиня не стала среди московского дворянства «своей». Однако парадокс состоит в том, что и «чужой» Дашкову в Москве никто бы не назвал.

Чем была московская жизнь для самой Дашковой? Большинство русских вельмож XVIII в., возвращаясь в старую столицу, после чиновного Петербурга чувствовали себя свободнее. Екатерина Романовна полжизни провела в опалах, московское уединение всегда было для нее вынужденным, она ни разу не удалялась в него по своей воле, а лишь вуалировала явную немилость рассказами о желании «поправить здоровье» в Москве. Лучшим способом употребить время с пользой Дашкова считала длительное заграничное путешествие. Но проведя в старой столице долгие годы, Екатерина Романовна смогла проникнуться духом этого огромного города, поняла о нем нечто важное, выразившееся в ее словах: «Москва — целый мир, обширный и многолюдный, населенный непохожими друг на друга обитателями». Именно непохожесть жителей Москвы друг на друга и спасала старую княгиню от изоляции в дворянском обществе старой столицы. Первопрестольная принимала самых разных людей. В этом пестром, многоликом мире у Дашковой была своя, далеко не последняя роль, и, когда 4 января 1810 г. старая княгиня скончалась, заполнить образовавшуюся после нее пустоту было некем.

Глава V Красный кафтан

Стояла изматывающая жара, дорожная пыль висела в воздухе плотной завесой. Даже лошади, казалось, задыхались, что же говорить о всадниках? Знаменитая поездка императрицы в Крым 1787 г. шла к концу. Москва была уже недалеко, но свита императрицы стенала, умоляя о привале. Поэтому, когда 23 июня 1787 г., на горизонте замаячили величественные очертания Дубровиц — подмосковного имения князя Г. А. Потемкина — радостные возгласы невольно вырвались из уст даже самых выносливых спутников Екатерины II. Вскоре тенистые липовые аллеи приняли под свою сень вереницу дорожных царских карет. Легкий ветерок с р. Пахры доносил свежесть и прохладу.

Через несколько минут перед измученными путниками открылся вид белоснежного усадебного дворца, ярко выступающего на фоне изумрудной зелени парка. Хозяин усадьбы — князь Потемкин остался на юге, где начались турецкие провокации на границе. Но его дом был готов принять огромную и разноязыкую царскую свиту. У ворот маленький оркестр играл приятную музыку.

Дубровицы очень понравились Екатерине. Но еще больше они приглянулись ее молодому фавориту Александру Матвеевичу Дмитриеву-Мамонову. Изнеженного красавца, серого от усталости, почти вынесли из кареты; в тиши и прохладе мраморных сеней он очнулся, но так и не пришел в себя от восхищения. Великолепное имение с обширным французским парком, усадебным дворцом во вкусе елизаветинского времени и знаменитой своей необычной архитектурой позднего барокко Знаменской церковью пленили воображение 29-летнего вельможи.

Современники, обычно не расположенные к любимцам Северной Минервы, о Мамонове отзывались в целом довольно доброжелательно. Александр Матвеевич был скромен, хорошо воспитан и очень образован. Он принадлежал к древнему дворянскому роду, ведшему свое происхождение от Рюрика. Среди его предков были киевские, а затем смоленские князья, от одного из них — Дмитрия Александровича — отходила ветвь Дмитриевых, на службе у московских государей получившая прозвание Мамоновых. Мамоновы обладали крепкими корнями в Москве. Отец будущего фаворита Матвей Васильевич с 1763 г. был вице-президентом Вотчинной коллегии, располагавшейся в старой столице.