Велимир Хлебников - [73]

Хлебников успел как раз к основным сражениям, которые развернулись 11–26 января 1918-го. Именно эту дату — 26 января — он упоминает в автобиографическом рассказе «Никто не будет отрицать…», написанном вскоре после тех событий. «Это бьются казаки и „нехорошие люди“ — большаки. <…> Я… холодно созерцаю голосование пушечными выстрелами и подачу избирательных записок посредством направленного в небо ружейного боя. <…> Я был без освещения после того, как проволока накаливания проплясала свою пляску смерти и тихо умирала у меня на глазах. Я выдумал новое освещение: я взял „Искушение святого Антония“ Флобера и прочитал его всего, зажигая одну страницу и при ее свете прочитывая другую; множество имен, множество богов мелькнуло в сознании, едва волнуя, задевая одни струны, оставляя в покое другие, и потом все эти веры, почитания, учения земного шара обратились в черный шуршащий пепел. Имя Иисуса Христа, имя Магомета и Будды трепетало в огне, как руно овцы, принесенной мной в жертву 1918 году. Стало легко и свободно».

Во время уличных боев Виктор уходил куда-то наблюдать за ходом военных действий. Вера, больная, сидела дома. Вдруг однажды Виктор пришел домой и сказал ей, что она должна вмешаться в сражение. Он все продумал: зная, где будет происходить главное сражение, он придет туда вместе с Верой, она встанет между красными и белыми и будет уговаривать их помириться и разойтись. Хлебников объяснял, что его не послушаются, а Веру должны послушаться. Сам он будет стоять рядом. Вера на такой отчаянный шаг не решилась.

Когда совершался перелом и в стране, совершался и некий внутренний перелом в сознании поэта. В это время он написал не много. Однако произведения, написанные в этот период, очень важны для всего творчества Хлебникова. Так, в декабре 1917 года он создал одно из лучших своих стихотворений:

Ты же, чей разум стекал,

Как седой водопад

На пастушеский быт первой древности,

Кого числам внимал

И послушно скакал

Очарованный гад

В кольцах ревности;

И змея плененного пляска и корчи,

И кольца, и свист, и шипение

Кого заставляли все зорче и зорче

Шиповники солнц понимать точно пение,

Кто череп, рожденный отцом,

Буравчиком спокойно пробуравил

И в скважину надменно вставил

Душистую ветку Млечного Пути,

Я, носящий весь земной шар

На мизинце правой руки,

Тебе говорю: Ты.

Так я кричу, и на моем каменеющем крике

Ворон священный и дикий

Совьет гнездо, и вырастут ворона дети,

А на руке, протянутой к звездам,

Проползет улитка столетий.

(«Ты же, чей разум стекал…»)

Сохранилось восемь вариантов этого стихотворения. Когда в 1921-м Хлебников читал его Вячеславу Иванову, тот назвал Хлебникова ангелом. По поводу этого стихотворения Хлебников в 1920 году говорил: «Кеплер писал, что он слушает музыку небесных сфер. Я тоже слушаю эту музыку, и это началось еще в 1905 году. Я ощущаю пенье вселенной не только ушами, но и глазами, разумом и всем телом».[100] 1905-й — год первой русской революции и Русско-японской войны. Именно с этого момента Хлебников начинает искать «законы времени». Таким образом, «музыка революции», по выражению Блока, и «музыка небесных сфер», которую слышали Пифагор и Кеплер, звучала и для Хлебникова. Для него эти мелодии звучали вместе, были частями одной симфонии. Он слушал «музыку революции», путешествуя по всей России.

Из Астрахани весной 1918 года он вновь уезжает в Москву. Как всегда, Хлебникову было негде жить, и его приютили в семье врача Александра Петровича Давыдова. Несмотря на то что профессия врача вроде бы далека от искусства, в квартире Давыдовых постоянно бывали актеры, поэты, музыканты, художники. Велимиру предоставили отдельную комнату, обеспечив его при этом полным пансионом. У него появился стол, за которым он мог работать. Здесь у Хлебникова даже стала складываться личная библиотека. Раньше у него не было под рукой даже своих собственных сочинений.

Давыдов работал главврачом санитарного поезда, и ему в пайке выдавали какао, сухое молоко, муку и другие продукты, которые в Москве уже трудно было достать. И сам Давыдов, и его жена Лидия Владимировна были щедрыми хозяевами. Докторский паек делился на всех обитателей и гостей квартиры. Хлебников очень любил какао, называл его пищей богов и амброзией. Когда докторский паек кончался, Лидия Владимировна варила похлебку из пшена. Однажды утром она сварила целую кастрюлю похлебки и все обитатели квартиры разошлись по своим делам. Вечером, когда все сели за стол, оказалось, что кастрюля почти пуста. Хлебников так увлекся, что не заметил, как съел всю похлебку. Но никто на него не обиделся, быстро нашли что-то еще из продуктов и сварили новую еду. Иногда Хлебников забывал закрыть окно в своей комнате и замерзал. Ему говорили, что он может простудиться, он очень удивлялся и спрашивал: «Надо закрывать окно? А я не догадался».[101]

У Давыдовых поток людей не иссякал никогда, гости часто засиживались допоздна и здесь же оставались ночевать. Завсегдатаями их квартиры были Маяковский и Бурлюк, художники Осмеркин и Чекрыгин, артист Александр Вертинский. Нередко Хлебников в этой шумной компании чувствовал себя неуютно. Хозяйка постепенно «приручала» его. Например, он стал по утрам причесываться, являясь за помощью к хозяйке. Он покорно вверялся гребню, расплачиваясь послушанием за гостеприимство. Так же покорно он сидел за общим столом, иногда даже принимался что-то рассказывать или по общей просьбе читал стихи.