Велимир Хлебников - [7]
Но все же Хлебников пока отдает предпочтение другим областям знаний. В аттестате зрелости написано, что он с большим увлечением занимался математикой. Родители поощряли занятия детей музыкой и рисованием. На дом приглашались лучшие учителя, среди которых были художники П. Беньков и Л. Чернов-Плесский. В качестве вольнослушателя Виктор посещает рисовальный класс Казанской художественной школы, в которой училась и Вера. В семье была прекрасная библиотека, где дети могли познакомиться с произведениями Дидро, Канта, Спенсера, Конта, Тейлора, Спинозы, Дарвина, А. Богданова. Можно сказать, что образование, которое давала семья, было широким, но в то же время несколько специфическим. Поощрялись занятия наукой, поощрялось чтение серьезной классической литературы. Новейшие течения в литературе, прежде всего символистов, отец не одобрял и даже настойчиво исключал из семейного чтения.
Это наложило отпечаток на формирование Хлебникова: Спинозу и Лейбница он прочел раньше, чем Сологуба и Брюсова. Можно сказать, что та культурная среда, к которой принадлежала семья Хлебниковых, была неразрывно связана с позитивизмом, с религиозным вольнодумством, либерализмом, народничеством. Отход от этой культуры Хлебников ощутит как разрыв, как ее преодоление. Сходный путь проделал за несколько лет до Хлебникова и Александр Блок, порвавший с «бекетовской» культурой, и Андрей Белый, сын профессора Н. Бугаева, студент физико-математического факультета. Все они независимо друг от друга идут в русской литературе и русской культуре по тому пути, который за полвека до них прошел Владимир Соловьев, ключевая фигура русского культурного ренессанса: преодолевая позитивизм и материализм, соединяя доселе несоединимое, — к «новому строю слов и вещей», «новому зрению», по выражению Юрия Тынянова.
Конечно, серьезное чтение, серьезные занятия наукой относятся уже к студенческим годам Хлебникова. В 1903 году Виктор окончил гимназию. На экзамене по русскому языку он получил «удовлетворительно», по русской словесности — «хорошо» за ответ о понятии драмы, истории развития драмы и о греческом театре; по геометрии — «отлично» (такой результат был всего у двух из восемнадцати выпускников), по алгебре — «хорошо». По истории Виктор получил «хорошо» за ответ о царствовании Михаила Федоровича и о борьбе плебеев и патрициев за уравнение прав, по Закону Божьему — тоже «хорошо» за ответ о внешнем богопочитании. На экзамене по греческому языку ему досталось читать десятую главу «Одиссеи», рассказывать об особенностях «гомеровского диалекта» и о содержании «Илиады». Его ответ также был оценен на «хорошо». Наконец, по французскому языку Виктору поставили «отлично». По этим оценкам едва ли можно было предположить, что получивший их станет вовсе не математиком, не ученым, а поэтом, реформатором русского стиха.
Получив аттестат зрелости, Хлебников подал прошение о приеме в Казанский университет на математическое отделение физико-математического факультета. Такое решение далось ему не сразу. Об этом можно судить по тому, что ранее в его опросном листе в графе о продолжении учебы было написано: «специальное учебное заведение», а затем — «Петербургский Политехнический институт». Вероятно, на окончательный выбор повлиял отец, не желавший слишком рано выпускать детей в самостоятельную жизнь.
Летом Хлебников уехал в геологическую экспедицию в Дагестан, а осенью приступил к занятиям. Он записался на следующие курсы: богословие, неорганическая химия, аналитическая геометрия, введение в математический анализ, физика, сферическая тригонометрия, история математики, английский язык. Хлебников попадает в новую для себя среду, казалось, гораздо более близкую ему, хотя позже выяснится, что это не так. Уже тогда Хлебников выделялся среди студентов. А. В. Васильев, профессор математики Казанского университета, вспоминал (в разговоре с С. Я. Маршаком): «Мы, профессора, в те годы, как и нынешние педагоги, стремились общаться с нашими студентами не только на лекциях и экзаменах, а также вне стен университета. Мы устраивали с их помощью встречи на частных квартирах, где студенты выступали с рефератами на интересующие их темы, вступали в жаркие споры. Мы принимали участие в таких обсуждениях. Иногда на эти интересные встречи приходил и Хлебников. И, удивительно, при его появлении все почему-то вставали. И совсем непостижимо, но я тоже вставал. А ведь я уже многие годы был профессором. А кем был он? Студентом второго курса, желторотым мальчишкой! Я до сих пор не понимаю, почему же я вставал все-таки вместе со всеми студентами? Это что-то такое, чему нет объяснений!»[9] Такие же ощущения при встрече с Хлебниковым испытывали многие его современники. Но в среде университетских товарищей Хлебников по большей части чувствовал себя одиноким. «Нельзя, плывя против течения, искать у него поддержки», — записал он как-то раз после студенческой вечеринки. Ему же были близки именно те люди, кто, как и он сам, «плыл против течения».
Одним из таких людей был Николай Иванович Лобачевский (1792–1856), создатель неевклидовой геометрии, в прошлом — ректор Казанского университета. Лобачевский пересмотрел пятый постулат Евклида, то есть построил свою геометрию на том, что через одну точку можно провести бесконечное множество прямых, параллельных данной. Правда, когда Лобачевский впервые выступил с докладом на эту тему, он был освистан, и на долгие годы его деятельность была предана забвению. Имя Лобачевского много раз встречается в произведениях Хлебникова. «И пусть пространство Лобачевского / Летит с знамен ночного Невского», «Пусть Лобачевского кривые / Украсят города», — призывает он в поэме «Ладомир». Сам Хлебников сделает со словом нечто похожее, создаст по образцу «воображаемой геометрии» свою «воображаемую филологию».
