Великое Предательство: казачество во Второй мировой войне - [35]

К. Гр.

В день вывоза офицеров Казачьего Стана из Лиенца там случайно находился со своей женой кубанец, не имевший никакого отношения к Стану и приехавший в Лиенц на несколько дней.

Когда было получено распоряжение о выезде на «конференцию», то, несмотря на доводы жены этого не делать, он тоже сел в один из грузовиков.

Тогда она обратилась к английскому сержанту, объяснила ему, в чем дело, и просила высадить ее мужа из машины.

Сержант исполнил ее просьбу, но кубанец этот, узнав, что его сняли с машины по просьбе жены, пришел в негодование и вновь прыгнул в машину.

Жена только могла ему сказать:

— Если не понимаешь, что лезешь в петлю — поезжай!

Уехал и попал в один из концлагерей Сибири.

В. Н.

7. Из письма Л. Ф. Красновой от 6 ноября 1947 года

Случилось это ужасное 28 мая. Петр Николаевич за несколько дней до этого подал в отставку, и мы наняли маленький домик под Лиенцем. Переехав туда, П. Н. с тоскою сказал: «Кончено! Ничего во мне не осталось…» Я ему сказала: «И совсем нет! Ты за это время видел и испытал так много, что у тебя новый громадный материал для романа». Он задумался и сказал: «Может быть…»

Я велела людям внести в его комнату чемодан с его вещами, письменными принадлежностями и портретами и он все это по-своему разложил на столе и в столе, и как будто бы мысль его уже стала собирать нужный ему материал. Духом он был так силен, что в самые тяжелые минуты всегда находил достойный выход. К ночи мы с помощью людей прибрали комнаты, и у нас оказалась маленькая, но очень уютная квартирка.

На другой день к нам приехали знакомые. Был чудный и тихий день, все было так красиво, природа так хороша. Решили, что запремся в этом уголке. П. Н. начнет писать что-нибудь очень большое и прекрасное, а я, наконец, успокоюсь от всех треволнений жизни, буду жить только для П. Н. и оберегать его покой.

На другой день утром приехал от Доманова адъютант с просьбой Д. приехать на «конференцию» в Лиенц к часу дня. П. Н. поворчал, что не дают спокойно писать, но я чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце.

Нам доложили, что подан экипаж. П. Н. меня обнял, перекрестил, взглянул мне в лицо и сказал: «Не надо грустить!»

Я улыбнулась, обняла его, перекрестила, проводила до экипажа. Когда он тронулся, П. Н. закричал мне: «Вернусь между 6–8 часами вечера». И не вернулся…

Это было в первый раз, что он, обещав, не приехал и не предупредил, что опаздает. За 45 лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула…

Л. Ф. Краснова

На берегах Дравы

События, происшедшие в конце мая и в июне 1945 года в альпийской долине над Дравой, мы именуем Лиенцской трагедией и говорим о ней как о предательстве англичан. Так ли это?

Предательство — это измена союзнику, другу и так далее. Кем же являются и являлись для нас англичане, во главе со своим Черчиллем, об этом мы хорошо узнали в годы Мировой войны.

<…> Для многих и по сей день остается неясным, каким образом сумели англичане завлечь цвет казачества в столь примитивную ловушку как поездка «на конференцию»?

Да! Мы по своей простодушной натуре очень доверчивы — это одно. Второе — мы привыкли верить слову офицера и в нашем уме не вмещаются в одно целое понятия офицер и подлец, что, как мы видим, вполне нормально, начиная с рядового английского солдата и до самого главнокомандующего.

Эта ловушка для казачьего и горского командного состава тщательно готовилась на протяжении почти целого месяца.

И как же реагировало на это казачество? Разумеется, по-разному.

Описывать ряд отдельных мнений, высказываний и дискуссий не составит большой ценности, так как все эти мнения строились на догадках и предположениях. Они беспрерывно менялись и, конечно, ярче всего отразились, когда настал решающий момент — вызов на «конференцию».

Вот на этом коротком, в несколько часов, отрезке времени ярче всего и в более определенной форме отразилась мысль офицерства. На этом я и хочу задержать внимание и, по возможности, дать объяснение почти поголовного отъезда казачьего и горского офицерства на «конференцию».

Сообщение о приказе немедленного сбора и отъезда на «конференцию» стало мне известным немного позже, чем были оповещены все остальные, так как я с утра был у жены, которая лежала в госпитале.

Как только я был оповещен о вызове на «конференцию», я немедленно отправился к знакомым мне офицерам, но, не застав никого из них «дома» — в палатках и кибитках, отправился прямо к месту сбора, которое для нас, расположенных по другую сторону Дравы, было назначено на шоссе за Дользахом. Там, где в первые дни нашего прибытия был расположен лагерь номер 2 (комендатский). По пути я нагнал группу 6–7 офицеров, которые также запоздали, и присоединился к ним.

По пути мы говорили о внезапности вызова на «конференцию». Нам казалось все правдоподобным. Нужно заметить, что задолго еще до этого дня по Казачьему Стану, от кибитки до кибитки, прошел слух из «весьма достоверных источников», что англичане завели нас в это ущелье с целью скрыть от глаз большевиков, и что мы пробудем здесь лишь так долго, пока куда-то подойдут корабли, которые должны увезти нас на «черный» материк (в Африку) для несения караульной службы, и что наши семьи будут отправлены в Англию и т. д., и т. д. Ходили также слухи, что весь офицерский состав должен будет пройти краткосрочный курс по ознакомлению со структурой английской армии и новым английским оружием… Говорили о возникших между союзниками трениях, о том, что американское и английское посольства покинули Москву, что ясно говорило за то, что близок день неизбежного столкновения и похода против Сталина.