Великое переселение - [61]

Во тьме дальних комнат послышался шум, и Димитри замер у выхода из зала, чуть приподняв шёлковый занавесью. Он прислушался -- кто-то переступал по присыпанному соломой полу, посвистывали под ногами сухие стебельки травы. Всё пропало, если это чудовище проникло всё же в дом и теперь выискивает в нём чужака. Димитри отошёл от дверного проёма и прислонился к стене. Под руку ему попался тяжёлый кувшин, очевидно, из бронзы. Пальцы обхватили узкое длинное горлышко, и теперь кувшин ничем не уступал палице. Димитри затаился.

Занавес колыхнулся, выпятился пузырём и подался в сторону. Мелькнули браслеты на человеческой руке. И в комнату вошла девушка. Димитри решил, что это либо дочь хозяина, либо такая молодая жена его. Видимо, она спала в соседней комнате и вышла, проснувшись от рёва чудовищного охранника за стеной. В дом никто не заходил -- был бы слышен "плевок" дверного шарнира. Значит, она всё это время была внутри, или имелся потайной ход. Девушка в нерешительности постояла, глядя на светящийся камень, который чудом к тому времени почти перестал изливать яркие лучи, словно втянув их. Он мерцал не ярче лучины, и всё пространство снова ушло в полумрак. Девушка, видимо, пыталась вглядеться в темноту, и глаза её какое-то время привыкали.

Вместе с ней в комнату вошёл аромат томных пряностей, перемешанный с тонкими нотками мускуса и еле уловимого цветка жасмина. Димитри запахи были знакомы -- он часто бывал в оранжереях. И на Земле, и на станциях. Бывал там не один, и потому вместе со знакомыми ароматами на него нахлынули воспоминания. Он не хотел впускать их, так это было не вовремя, но некуда было бежать. Там была его невеста, его будущая жена. Кто помог ему по-другому взглянуть на всю жизнь, показав какие-то мелочи. Милые пустяки зачастую приводят к переосмыслению всего мира, действуя, как невидимые ниточки, приводящие в движение спящие механизмы миропонимания. Вот листок, говорила она, в нём чудо, потому что откуда он взялся -- кто поймёт? Объяснишь почему, но не растолкуешь -- зачем? А на этот вопрос толк, рассудок и не даст тебе ответа, даст только досадный сбой. И вот тут имеет место чувство. Только чувству дано ведать тайнами природы, только сердцем объемлешь единый организм Вселенной. Рассудком не объять организм, им можно только попытаться постичь механизм, да и то через уже известные тебе модели, которые и есть-то всего-навсего заблуждения старых учёных. И никуда без чувства, ничего без любви. Что может дух -- не может разум. Так пусть дух воспарит, пусть увидит лик вечности. А воспарить ему под силу только на крыльях... любви. "Митра, возвращайся скорей!", - и она махала ему рукой, стоя за фосфоресцирующим кругом взлётной площадки. "Возвращайся в корпус, солнце моё. Здесь очень холодно", - были его последние слова ей, когда восходил по лестнице трапа. Он думал тогда, что это один из тысяч моментов банальных прощаний. Что нет разлуки навек, потому что завтра он уже вернётся и как всегда они пойдут во "Флорис", где под сенью настоящих жасминов уже заказан столик на двоих... Но завтра была война. И ему не дали даже собрать вещи, попрощаться с близкими. И он никогда больше не видел её лица, и суровая вечность разлуки погребла "Флорис", и жасмин, и столик на двоих.

И вот теперь всё это вернулось на какой-то миг, принесённое на кончиках смоляных волос вошедшей девушки. Мускат тех вин, жасмин за белыми опрятными изгородями, свежесть, струи фонтанов... В её влажных от испуга раскосых глазах. Девушка увидела Димитри, стоящего у стены с кувшином наперехват. Она резко вдохнула воздух и собиралась закричать, но крик застрял в горле. Так она и стояла, онемев от страха, не владея собой. Астрогатор глядел на неё, опустив руку с кувшином и попытался улыбнуться, придать лицу более ли менее дружелюбное выражение. Но давно ли он видел себя? Весь заросший чёрной кучерявой щетиной с запавшими щеками и глазами, горящими из потемневших провалов лихорадочным огнём. Такой вид испугал бы и его самого. Здесь же перед ним оказалась хрупкая, как цветок, совсем молодая девушка.

Впрочем, стояла она так недолго. В раскосых глазах лани мелькнуло еле уловимое торжество. Напряжённые морщинки на лбу разгладились, и она кротко улыбнулась. А в следующий миг повалилась на пол. Димитри подумал, было, что ей сделалось дурно, что это был приступ истерии, приведший к потере сознания в своей перегрузке. Он кинулся поднимать её, но замер. Девушка стояла на коленях, уткнувшись лбом в пол.

- О нет, встаньте, - тихо сказал Димитри, - встаньте, прошу вас. Вы не должны... Это не так, не то, что вы думаете...

Он всё же взял её за локоть и легко повлёк вверх с колен. Удивительно тёплой и тонкой оказалась её рука. Казалось, состояла она из нагретого птахой пуха. Девушка покорно послушалась и встала, не поднимая смущённых глаз. Камень на постаменте теперь излучал более яркий свет, но Димитри этого не заметил -- достаточно было и того, что теперь он мог хорошо рассмотреть пришедшую. Это была девушка лет семнадцати, вероятно, родственная атра по крови. Для живших на поверхности в горах тра она была довольно высокого роста, хотя упругая молодая кожа лица её была смугла. Узкая полоска сливовых губ прятала улыбку, от чего напрягались ямочки на щеках. И большие верхние веки изящным монгольским изгибом скрывали опущенные долу глаза. Несмотря на смуглость, заметен был выступивший на щеках румянец. Одета девушка была просто: лёгкая кофта на завязках с высоким воротником без отворота, расшитый кольцами передник и плиссированные шаровары. На голове белел пробор, оканчивающейся синей блёсткой над высоким лбом, а волосы были заплетены в две косы, сплетённые, в свою очередь, одна с другой на концах, у пояса. Девушка эта вне всяких сомнений любому бы показалась не лишённой прелести, свежей, как горный нарцисс и стройной, как лань.