Великий запой: роман; Эссе и заметки - [62]

III

— Вы стало быть панспермист? — спросил я у доктора Фаустролля в надежде наконец-то услышать твердое мнение о недавно сделанном открытии микроорганизмов с латентной жизнедеятельностью на аэролите, упавшем в Калифорнии. Но с того момента, как ученый-патафизик взялся составлять большой трактат «De substantialitate copularum», закладывающий основы новой науки «совокуплистики», которая, по его словам, «относится к обычной логике так же, как путешествие — к карте, еда — к меню, вино — к этикетке, а я — к своему гражданскому статусу», — с того момента, как он предпринял сей труд, говорить с ним о фигуральных науках стало невозможно.

— Первые три слова, — ответил он, — делают ваш вопрос совокуплистически абсурдным. Посредством вопросительной копулы вы категорически утверждаете, что я — панспермист. Впрочем, вы ведете себя подобно всем вашим современникам, которые озабочены лишь тем, чтобы узнать, что именно Такой-то думает о том-то, что прилично или возмутительно, благонадежно или подозрительно, общепринято или оригинально думать о сем-то, как будто у вас есть выбор. На самом деле, о чем угодно вы мыслите единственной мыслимой об этом мыслью либо вообще не мыслите или, самое большее, помысливаете. А все потому — в силу уже не действующего сегодня принципа под названием истина, — что забыта субстанциальность копулы. Извинить вас может то, что, употребляя и даже подразумевая глагол «быть», люди обязательно высказывают какую-нибудь нелепость.

— Я понял, что вы не путаете вино с этикеткой, и, несомненно, именно этим я обязан вашим бесценным заявлениям… — проговорил я и вдруг осел на пол, поскольку он сделал мне подножку.

— Я вас поймал! — произнес он, для острастки ухватил меня за нос. Вы избегаете копулы на китайский манер, как телеграфист; и сейчас станете утверждать, что не произносили: «эти заявления, стало быть, бесценны». Нечто подобное произошло на днях, когда мне предложили подписать протестную петицию в пользу одной совокупности человеческих элементов, присовокупленной к другой, соседней, совокупности. Я бы ее подписал (при необходимости вашим именем, поскольку вы так хотите знать, что я думаю о межзвездных микробах, а значит, заранее подписываетесь под моей точкой зрения), если бы в этой петиции не оказалось слов «нерушимая родина».

Разумеется, там не было написано «родина есть нерушимость». Но связь субстанциональна, даже если она подразумеваема. Признать соединение двух несоединимых элементов «родина» и «нерушимость» (ибо даже эмпирически, другими словами, в историческом отображении, за столько веков мы повидали немало исчезнувших родин!) для меня означало: «я соглашаюсь быть с той же степенью субстанциальности, при которой родина есть нерушима». Это сущее самоубийство. Когда физики говорят (с ними такое случается), что материя есть энергия, а энергия есть числа, то они, по крайней мере, субстанциализируют свои связки в форме протонов, электронов, нейтронов и мезонов; даже наши языки различают копулы в зависимости от лиц, чисел, времен, наклонений (есть, был бы, будут…). Для вас же, философов, она — служанка, готовая сносить любые ваши рассуждения, и вы употребляете или подразумеваете глагол быть, словно это вас ни к чему не обязывает. Но банк «Логос и Кº» все записывает в кредит, и в один прекрасный день вам придется платить!

IV

С хитростью муравьиного льва я готовил вопрос, на котором надеялся засыпать доктора, но и на этот раз он выкрутился. Для оправдания подобных мер предосторожности следует сказать, что в последнее время он был особенно раздражен. Читая газеты, он вообразил, что ушлые специалисты по кораблекрушению выкрали у него идею «предвестника поражения», маленького предмета, не больше будильника, который громко звонит, как только зонтик или драгоценное полотенце удаляется от вашего тела более чем на один метр; причем они извратили не только механизм устройства, но и его изначально пацифистский дух, дабы производить аппараты, которые из морских глубин устремляются к бортам проходящих кораблей, но не для того, чтобы использовать их как транспортное средство подобно рыбам-прилипалам, а для того, чтобы их крушить и топить. Спросив у него, «какие мысли вызывают у него события, которые разворачиваются на поверхности земного шара», я полагал, что поступаю дальновидно; здесь он уже не сможет — думалось мне — увиливать от ответа, рассказывая мне о событиях стратосферы, атмосферы, морских и земных глубин. Я думал удержать его в рамках биосферы. Но попробуйте такого удержать!

— Сударь, — сказал он мне, — чтобы говорить о событиях, которые имеют место, — вы сказали «разворачиваются», как будто в поле наших экспериментов никогда не попадали явления сворачивания, а они порой случаются, — так вот, как правило, перед тем, как что-то сказать, лучше немного помолчать. А в данном случае — задуматься, насколько верно то, что мы живем «на поверхности земного шара». Это и вправду не вызывает сомнений, если мы признаем, что геометрический центр Земли является одновременно ее гравитационным центром. Поясню. В школе вас учили тому, что сила тяготения увеличивается по мере того, как мы приближаемся к центру Земли. Это срабатывает, пока вы рассматриваете тела, расположенные над поверхностью этого сфероида. Но по мере того, как вы уходите под землю, не следует ли учитывать земную массу над вами, которая также оказывает притяжение, но в этом случае уже снизу вверх? Чтобы отрицать это, следует признать, что гравитация — свойство чисто геометрическое, не зависимое от материальных масс. Признаем даже то, что гравитация — свойство пространства; но и само пространство — свойство материи, — насколько возможно определить его объективно. Итак, мы возвращаемся к нашему первому предположению. Продолжая его — а это единственная возможность, — мы должны заключить, что на определенной глубине (если бы Земля состояла из гомогенных материалов, пятилетний ребенок вычислил бы вам эту глубину за один кувырок) два притяжения нейтрализуются. Эта глубина определяет