Великий Вавилон - [3]

— С мистером Теодором Раксолем есть кто-нибудь еще? — поинтересовался метрдотель, продолжая разговор с мисс Спенсер и при этом презрительно чеканя каждый слог имени врага.

— Мисс Раксоль, она проживает в номере сто одиннадцатом, — последовал ответ.

Жюль помолчал, поглаживая свой левый бакенбард, лежавший на ослепительно-белом воротничке сорочки.

— Где? — переспросил он с особым ударением.

— В номере сто одиннадцатом. Я ничего не могла сделать. На этом этаже не было больше ни одного свободного номера с ванной и уборной, — виноватым тоном и даже заискивающе пояснила мисс Спенсер.

— Почему же вы не сказали мистеру Теодору Раксолю, что в отеле нет для них мест?

— Потому что Вавка был поблизости.

Только троим могла прийти в голову крамольная идея превратить имя своего почтенного патрона мистера Феликса Вавилона в игривое и непочтительное прозвище «Вавка». Этой троицей были Жюль, мисс Спенсер и Рокко. Изобрел «Вавку» Жюль — ни у кого другого не хватило бы на это ни смелости, ни находчивости.

— Лучше позаботьтесь, чтобы мисс Раксоль нынче же переменила комнату, — сказал, еще немного помолчав, метрдотель. — Впрочем, погодите, предоставьте это мне, уж я все устрою. Оревуар! Без трех минут восемь, сегодня я беру столовую на себя.

И Жюль удалился в задумчивости, потирая свои красивые белые руки особенным, свойственным ему одному, странным кругообразным движением, которое всегда свидетельствовало о том, что происходит что-то неладное.

Ровно в восемь часов в огромной столовой, безукоризненно-роскошном белом с золотом зале, был подан обед. За маленьким столиком у одного из окон в одиночестве сидела девушка. Платье ее напоминало о Париже, но лицо ясно говорило — Нью-Йорк. Это было спокойно-властное, обворожительное лицо, лицо женщины, привыкшей всегда делать что́ ей вздумается, когда вздумается и как вздумается, лицо женщины, научившей не один десяток молодых людей истинному искусству состоять на побегушках и с рождения избалованной бесконечной отцовской любовью, воспринимавшей себя как некое женское подобие императора Всероссийского. Такие женщины рождаются только в Америке и достигают своего полного расцвета только в Европе, которую считают материком, специально созданным для их развлечений.

Девушка у окна неодобрительно просмотрела меню обеда. Потом обвела глазами столовую, одобрила публику, но зал нашла довольно тесным и некрасивым. Потом взглянула в окно и решила, что хотя Темза в сумерки и «ничего себе», но ей далеко до Гудзона, на берегу которого ее отец построил загородный коттедж за сто тысяч долларов. Затем она снова вернулась к меню и, надув хорошенькие губки, пришла к окончательному заключению, что есть нечего.

— Очень сожалею, что заставил тебя ждать, Нелла.

Это был мистер Раксоль, неустрашимый миллионер, отважившийся попросить «Ангельский поцелуй» в курительной «Великого Вавилона». Нелла — ее настоящее имя было Элен — улыбнулась отцу.

— Ты ведь всегда опаздываешь, папочка, — сказала она.

— Только в свободное время. А поесть что-нибудь найдется?

— Ничего, — кратко ответила обожаемая дочь.

— Ну давай хоть что-нибудь, все равно. Я голоден. Никогда не бываешь таким голодным, как во время безделья, — заметил любящий отец.

— Consommé Brittania, — зачитала Нелла, — Saumon d’Ecossé, Sauce Genoise, Aspies de Homard. О господи, кому нужна в такой вечер вся эта ужасная мешанина!

— Однако, Нелла, здесь ведь самая лучшая кухня в Европе! — заметил отец.

— Вот что, папа, — продолжала она как будто совсем некстати, — не забыл ли ты, что завтра день моего рождения?!

— Забывал ли я когда-нибудь о твоем рождении, о разорительнейшая из дочерей! — с шутливым возмущением воскликнул мистер Раксоль.

— Нет, в общем, ты всегда очень даже неплохо справлялся с ролью отца, — любезно ответила Нелла. — В награду за это в нынешнем году я удовлетворюсь самым дешевым подарком, какой ты когда-либо делал мне! Но только сделай мне его сегодня.

— Ну? — только и произнес он с приличествующей столь прекрасно дрессированному родителю покорностью и готовностью ко всяким неожиданностям. — Что такое?

— А вот что. Попросим нынче на обед бифштекс и бутылку пива. Это будет прелестно и доставит мне большое удовольствие.

— Но, милая Нелла! — воскликнул Раксоль. — Бифштекс и пиво у Феликса! Это невозможно! Кроме того, девушке, которой нет еще и двадцати трех лет, не полагается пить пиво!

— Я сказала — бифштекс и пиво, а что до того, что мне нет еще двадцати трех лет, то завтра мне исполняется двадцать четыре! — И мисс Раксоль сжала свои мелкие беленькие зубки.

Раздалось легкое покашливание. У столика благородного семейства стоял Жюль. Вероятно, он просто из ухарства вздумал лично прислуживать именно за этим столом. Обыкновенно он лично никому не прислуживал. Метрдотель парил надо всем, за всем наблюдал сверху, как капитан в рубке во время мичманской вахты. Удостоиться личного внимания Жюля считалось особенной честью среди постоянных клиентов гостиницы.

Теодор Раксоль с минуту колебался, потом с очаровательной небрежностью сделал свой заказ:

— Две порции бифштекса и бутылку пива.

Это был самый смелый поступок в жизни американского миллионера, хотя он и прежде, в критических случаях, не раз проявлял немалую храбрость.