Великий Тёс - [292]

Видно, спор был давний, семейный. Раздражение жены ничуть не смутило Угрюма. Он только посмеялся и стал похваляться, как сытно живут у него работники и ясыри: палкой со двора не прогонишь!

— Наконец-то наелся после дороги! — сытно икнул Бояркан, глядя на пьяного зятя в один глаз. — Дуудэй¹ в пути чуть не уморил своей казачьей кашей. Завтра мы еще отдохнем, ты коней наших хорошо покорми, а потом поедем своим путем! — Бояркан сполз с лавки на пол, сел, прислонившись спиной к печке, и стал подремывать, показывая, что не хочет ни говорить, ни слушать.

В пути через горы о многом было переговорено между стариками. Рассуждали и о том, не дожить ли отпущенное Богом возле Байкала рядом с родными людьми или хотя бы перезимовать. Из последних слов Бояркана Иван понял, что оставаться дольше чем на другой день он не желает, да и сам все больше склонялся к тому, чтобы зимовать в скиту у Герасима.

Ночевали гости на свежей соломе, под навесом, в душной избе не остались. Бояркан долго ворочался, не мог уснуть. К утру начал так громко храпеть, что Иван встал, обулся, привычно сунул за голяшку нож, обмотался кушаком, надел патронную сумку и саблю, перехватил их ремни шебалташем, с пистолем за кушаком тихо вышел со двора.

Гладь Байкала алела на востоке. Иван обошел стороной соровые озера с поднявшимися со дна кувшинками, вышел на сухой песчаный берег, зашагал по нему к горному мысу, на котором шаманили тунгусы.

Мыс был безлюден, чумов возле него не было. На капище болтала раздвоенными копытами шкура изюбря, висевшая на жердях.

Перевалив через невысокий скальный хребет, он сел у воды, долго смотрел на свой острог за заливом под склоном горы, который стал еще красивей, чем был прежде. Впервые со времени кончины Савины Иван стал думать, как прочно устроить дальнейшую жизнь, чтобы ни от кого не зависеть и не быть кому-то в тягость.

Рыба безбоязненно ходила у самого берега. Утки опасливо поглядывали на сидевшего человека. Богата, обильна, красива была здешняя земля. Живи да радуйся! Славь Господа! Или своих божков! Но мира не было. По злобе и зависти все воевали против всех и всех боялись. Острог давал мир здешним народам. Вот только он, Иван, его строитель, оказался вдруг чужим и лишним.

Похабов раздраженно крякнул, сгреб пальцами песок, бросил его в прозрачную воду, отпугнув уток и рыб.

«Кабы было всем хорошо, не бежали бы в Дауры и к мунгалам!» — осадил свои обидчивые мысли. И встали перед ним две судьбы: унизительная старость в подворниках у брата и монашеская доля в скиту. Туманно маячил третий путь: висеть обузой на сыне и мотаться за ним по дальним службам.

«Жизнь прожил, никому не кланяясь, не заискивая, пока был в силе. Пришло время главного испытания — не согнуться в немощи!» — подумал, и вспомнился насмешливый лик непокорного протопопа. Похабов поднялся и пробормотал в сторону своего острога:

— А что было греховного, Божьим попущением, то можно отмолить только в скиту. И все тут!

Он вернулся. Во дворе хмурые подворники под началом Третьяка раскидывали прошлогоднее запревшее сено. Бояркан сидел на медвежьей шкуре, мелкими глотками попивал топленое молоко. Булаг пекла пресные лепешки на летнем очаге, глядела на дядю влюбленными и виноватыми глазами, во всем старалась угодить старику.

Угрюм уже изрядно опохмелился, лежал в тени под навесом и кичливо хвастался достатком. Бояркан презрительно поглядывал в его сторону сквозь щелки глаз. Иван присел рядом с ним на шкуру. Булаг молча подала чашку с молоком.

— А я вот гляжу, пистоль у тебя ладный! — залопотал Угрюм, кивая брату. — Мне бы такой в самый раз в хозяйстве — часто один по округе езжу. Дорого ли купил?

— В Москве восемь целковых отдал! — грубовато приврал Иван.

— Дорого! — стал торговаться Угрюм. — За десять у промышленных можно мушкет купить. Так у него ствол во! — развел руками. — Полпуда железа. А в этом кого?

— Дешевле не отдам. Много чего давал тебе без благодарности. Оружие — не дам!

— Видел мой табун? — заговорил Угрюм про другое. — Всем табунам табун. Потому что я хозяин! А кобылка братская хороша!

— Хороша, да не про тебя! — отрезал Иван. — Мы с Боярканом дальше поедем.

— И куда вы поедете? — с усмешкой прошепелявил Угрюм.

— От тебя подальше! — неприязненно буркнул князец по-бурятски.

— Когда? — спросил его Иван, привычно оглядываясь на солнце.

— Сегодня уйдем!

— Чтоб тебе медведь язык откусил! — взорвалась Булаг с красным от жара лицом. — Без языка совсем хороший был бы муж. Хозяин еще лучше!

Угрюм не снизошел до склоки с женой. Однако сказанное гостями его озадачило и слегка вытрезвило.

— Я думал, зазимуете! — пробормотал.

— Выжил гостей, болтун! — обернувшись, крикнула Булаг.

— Поговори у меня! — огрызнулся Угрюм. — Вот куплю у братов молодую ясырку да забрюхачу. Будет у меня две жены, как у того святого, который за каждую по семь лет работал.

Булаг сверкнула узкими глазами, в раздражении бросила в котел нож:

— Будет тебе ясырка! — пригрозила. — Проснешься пьяный: ни языка, ни яиц!

Она окликнула дочь. Та вышла из избы. Черные волосы были заплетены в одну толстую косу, большая голова повязана лентой. Дородная девка ласково взглянула на отца, играючи подняла его на ноги, потянула за собой: