Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - [27]

Российская официозная печать проявила полную беспомощность в войне идей. Сухие отчеты в «Русском инвалиде», донесения, в которых вопреки здравому смыслу приукрашивалась действительность, ура-патриотические статейки о неминуемом одолении супостата никоим образом не удовлетворяли общество. Между тем русской армии было кого противопоставить английским и французским военным корреспондентам. Достаточно сказать, что среди защитников Севастополя находился Лев Толстой, артиллерийский офицер, чья мировая слава была еще впереди. Он знал всех трех Столыпиных, сражавшихся в Севастополе, и тепло отзывался о них. Особенно близкие дружеские связи он поддерживал с Аркадием Столыпиным, таким же артиллеристом, как он сам. Лев Толстой писал брату Сергею: «В нашем артиллерийском штабе, состоящем, как я, кажется, писал вам, из людей очень хороших и порядочных, родилась мысль издавать военный журнал с целью поддерживать хороший дух в войске»[75]. Журнал предназначался для солдат и изначально планировался как дешевый, следовательно, бездоходный: «Деньги для издания авансируем я и Столыпин». Для богатого Столыпина не составило затруднения оплатить свою долю расходов, а вот граф Толстой уговаривал брата продать барский дом в Ясной Поляне для возмещения расходов на издание военного журнала. Лев Толстой был готов пойти на такую жертву, чтобы донести правдивое слово в противовес казенной лжи: «В журнале будут помещаться описания сражений, не такие сухие и лживые, как в других журналах».

Его надеждам не суждено было сбыться. Николай I не терпел гласности. И хотя Толстой и Столыпин заручились поддержкой высокопоставленных лиц, включая московского митрополита Филарета, в разрешении издавать солдатский «Военный листок» было отказано. Император не видел необходимости менять прежний порядок, когда все статьи, касающиеся военных действий, «первоначально печатаются в газете «Русский инвалид» и из оной уже заимствуются в другие периодические издания». Отказ был одним из последних решений, принятых Николаем I. Его царствование подходило к концу. Всем запомнилось мрачное и подавленное настроение императора в последние месяцы жизни. На его глазах рушилась система, которую он с такими усилиями выстраивал тридцать лет. Оказалась несостоятельной внешняя политика, основанная на принципах Священного союза. Вскрылся обман, с помощью которого долгие годы скрывались истинное положение дел в государстве и реальное состояние армии и флота. О лживости официальных отчетов заговорили даже высокопоставленные чиновники. «Взгляните на годовые отчеты, – писал курляндский губернатор Петр Валуев, – везде сделано все возможное, везде приобретены успехи… Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки… и редко где окажется прочная плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль». Когда император скончался, пошли слухи, что он якобы принял яд, не выдержав позора и унижения, которые принесла Крымская война.

Кончина императора внушила надежду на смягчение цензурных запретов. Лев Толстой договорился с издателем журнала «Современник» Николаем Некрасовым о публикации статьей с театра военных действий. Июльский номер журнала за 1855 г. открывался рассказом «Ночная вылазка в Севастополе», имевшим подзаголовок «Рассказ участвовавшего в ней»[76]. Рассказ был подписан «Ст» – начальные буквы фамилии Столыпин. Редакция журнала поместила примечание: «Сообщением этой статьи мы обязаны г. Л.Н.Т»., то есть Льву Николаевичу Толстому.

В опубликованном при содействии Льва Толстого рассказе был описан боевой эпизод в ночь с 10 на 11 марта 1855 г., в котором участвовали Столыпин и Толстой. «Имел слабость позволить Столыпину увлечь меня на вылазку, хотя теперь не только рад этому, но жалею, что не пошел со штурмовавшей колонной», – писал Лев Толстой. Ночная вылазка была произведена из Камчатского люнета, который солдаты Камчатского полка под сильным огнем прорыли от Малахова кургана по направлению к траншеям, занятым темнокожими зуавами – французскими колониальными войсками. Аркадий Столыпин писал о ночных вылазках: «Вдруг далеко раздастся громкое, дружное ура! Лопаты и кирки брошены, зуавы хватаются за ружья, а мы уже в траншее. Что происходит там, в этой траншее, ни один из участников ночной этой драмы не может рассказать; там душно и тесно, там стоны и проклятия, с которыми часто сливается тихая молитва умирающего…» Во время ночной вылазки были захвачены три траншеи противника и срыты земляные укрепления, старательно возводившиеся зуавами. Под утро труба дала сигнал к отступлению, чтобы войска, ворвавшиеся в траншеи противника, не стали мишенью при дневном свете. «Генерал поминутно посылал ординарцев своих с приказанием отступать, но некоторые команды, в которых перебиты были офицеры, не верили ординарцам и отвечали: «Не таковский генерал, чтобы приказал отступить!»

В рассказе Столыпина нет вымышленных героев. Генерал, который, по убеждению солдат и матросов, не мог дать команду отступать, – это Степан Хрулев, некогда командир партизанского отряда, а теперь один из руководителей обороны Севастополя. Кстати, Столыпин показал ему рукопись, и генерал Хрулев сделал на полях несколько замечаний и дополнений. В рассказе описан таинственный монах, внезапно возникший из темноты. Он тоже имеет своего прототипа – это протоирей Иоанникий (Савинов), чье сложное имя матросы любовно сократили до Аники. Он стал третьим в истории русской армии и флота священнослужителем, награжденным Георгиевским крестом. В рассказе Хрулев и Столыпин спрашивают монаха: «Что это у вас за трофеи?» – «Два штуцера, вырвал я из рук зуавов, спас их, может, быть от греха; а вот это ружье принадлежало злому человеку, он хотел меня убить, видите, и рясу всю прорвал». – «Да как же вы уцелели?» – «На мне была эпитрахиль», – отвечал он спокойно. Мы невольно преклонили перед ним головы».