Великий санный путь - [28]

Все очень ее жалели, и одна заклинательница по имени Артьюак в тот же вечер прибегла к заклинаниям, чтобы помочь матери.

Но однажды, когда отец мой, собираясь на охоту, разгорячился и разгневался, мать, чтобы успокоить его, стала помогать ему запрягать в сани собак. Она забыла, что в ее положении всякая работа - табу. Но едва она взяла в руки постромку и приподняла одной собаке ногу, как я начал брыкаться и пытался выскользнуть из ее пупка. Пришлось опять прибегнуть к помощи заклинателя.

Старые люди говорили моей матери, что особенная моя чувствительность к нарушению табу означает, что я буду жить и сделаюсь великим заклинателем, но что меня еще ожидают до рождения многие опасности и беды.

Отец мой убил моржиху с плодом и, когда попытался вырезать плод, не думая о том, что мать носит ребенка, я опять начал биться в материнской утробе и на этот раз по-настоящему. Но, родившись, в тот же миг обмер; жизнь меня покинула.

- Он родился, чтобы умереть, но будет жить! - сказала заклинательница Артьюак, которую тотчас же вызвали. И она оставалась подле моей матери, пока жизнь ко мне не возвратилась.

Целый год мы с матерью прожили совсем одни в отдельной снежной хижине, и отец лишь время от времени наведывался к нам. Я был уже большим мальчиком, когда матери моей было позволено самой в первый раз побывать в гостях. Всем хотелось выказать ей свое расположение, и все соседи приглашали ее к себе. Но она слишком загостилась, а духи не любят, чтобы женщины с малыми детьми слишком много бывали в гостях, и отомстили ей тем, что кожа на ее голове облысела, а я, тогда совсем еще несмышленый малыш, сидя в спинном мешке, бил ее своими кулачками и поливал ее спину своей водицей.

Подросши, я стал ходить вместе со взрослыми на промыслы, бить тюленей в ледовых отдушинах. Когда же я в первый раз сам всадил гарпун в тюленя, мой отец должен был лечь на лед голым до пояса, и мой первый тюлень был протащен через его спину, пока еще не совсем испустил дух. Только мужчины имели право есть от моей первой добычи, и ничего от нее не должно было оставаться. Шкуру и голову зарыли во льду, чтобы я потом мог опять добыть того же самого тюленя.

Следующей моей охотничьей добычей был олень; убить его я должен был стрелой из лука. И эту добычу могли есть только мужчины, ни одна женщина не смела притронуться.

Еще прошло время, и я стал взрослым и достаточно сильным, чтобы охотиться за моржами. В тот день, когда я всадил гарпун в первого своего моржа, отец мой во весь голос стал скликать на пир все соседние стойбища, какие знал, прибавляя: "Мяса хватит всем людям!"

Моржа взяли на буксир и подвели к берегу; лишь у самого берега можно было убить его до смерти. Мать мою, которая должна была освежевать зверя, крепко привязали к буксирному ремню прежде, чем выдернуть из моржа острие гарпуна.

После того как я убил первого моржа, я уже мог есть те лакомые куски, которые были мне раньше запрещены, даже внутренности, и женщины уже могли теперь есть мою добычу: только не родильницы. Лишь мать моя еще долго должна была соблюдать осторожность; меня ведь назвали в честь малого духа Ауа, и, чтобы как-нибудь не оскорбить его, мать и должна была принимать столько всяких предосторожностей.

Ауа был моим духом-покровителем и строго следил за тем, чтобы мы не делали ничего запрещенного. Так, я никогда не смел оставаться в жилье, если там раздевались перед сном молодые женщины, и ни одна женщина не смела при мне расчесывать свои волосы.

Хотя таким образом все было налажено для меня с того самого времени, когда я еще находился в утробе матери, однако я тщетно пытался стать заклинателем, учась у других. Ничего не выходило; я побывал у многих знаменитых заклинателей и приносил им большие дары, которые они тут же передавали кому-нибудь, так как если бы они оставили дары себе, то их или детей их поразила бы смерть. Но все это не помогало. Я был рожден для трудностей. Тогда я стал искать уединения и скоро начал тяжело задумываться. Без всякой причины вдруг заливался слезами и чувствовал себя несчастным, сам не зная почему. Иногда же все вдруг становилось как-то по-другому, и я чувствовал сильную непонятную радость - такую сильную, что не мог с ней справиться и выливал ее в песне. В бурной песне, где было место лишь одному слову: Радость! Радость! Радость! И однажды в самый разгар такой непонятной, непреодолимой радости я стал заклинателем, сам не зная как. Но я стал им. Я получил способность видеть и слышать совсем по-новому.

Каждый настоящий заклинатель должен чувствовать просветление внутри себя, в голове или в сердце, что-то вроде огненного луча, который дает ему силу заглядывать в сокровенное, с закрытыми глазами видеть во мраке, проникать в будущее или в чужие тайны. Я чувствовал, что владею этой чудесной силой. Я мог исцелять больных, улетать в страну мертвых, чтобы отыскивать там пропавшие души, уноситься к великому морскому духу, чтобы добиваться хорошего лова; наконец я мог совершать чудеса, которые должны были убедить людей в моих сверхъестественных силах.

Моим первым духом-помощником был мой тезка, малый женский дух Ауа, живущий на берегу. Когда он являлся ко мне, мне казалось, что и проход в жилье и крыша подымались, и я становился таким зрячим, что мог видеть сквозь стены жилья, видеть и землю и небо насквозь. Это малый дух Ауа, паря надо мною, озарял меня таким внутренним светом, пока я пел. Потом он помещался в углу прохода, невидимый другим, но всегда готовый явиться мне на помощь по моему зову.