Великий раскол - [54]

Смута явно приняла вид мятежа против правительства. Пошел клич по Новгороду:

— Воевода, князь Хилков, изменник, хочет Новгород сдать немцам по приказу Морозовых; взял посул у шведского посланника четвертную бочку золотых, из пороховой казны зелье все выдал немцам, надобно у него новгородскую печать и казенные ключи взять, земскую казну осмотреть и по Каменному городу пушки расставить на случай прихода шведов.

Но этот клич не производил уже того действия, как того ожидали гилевщики; мужество Никона и его проповедь расположили к нему сердца всех благомыслящих людей, а Каменный город, в котором жили лучшие люди Новгорода, готов был умереть за него.

Увидели гилевщики, что с каждым днем дело их слабеет и что даже без царских ратных Никон и воевода сделаются вскоре настолько сильными в народе, что дело их погибнет.

Нужно было принять какие-нибудь решительные меры.

Собрал Жеглов всех голов земских и стрелецких, призвал тоже площадного подьячего Нестерова и его сына Кольча.

Стали рассуждать, как бы выдумать что-нибудь такое, что бы вовлекло в гиль весь Новгород.

— Выдумал же ты, — обратился к подьячему Жеглов, — как устроить первый сбор, устрой снова смуту. А от мира будет тебе вновь милость и награда.

— А что дадите? — спросил подьячий.

— Что спросишь, только по-Божьему.

— А то, что за первую гиль.

— Хорошо, только говори скорей… Видишь, мир в сумлений.

— Повезу я ночью тридцать бочек золы, с сыном-то Гаврюшкой, в лес, за Новгород. А после Благовещения, на третий день, мы и закричим на площади у земской избы: Морозов селитру немцам отпустил и спрятал в лесу, а там немцы приедут и заберут. Вот гиль готова.

— Ай да молодчина, площадной! — заголосили гилевщики.

— Тащите ночью каждый по мешку, аль по два, ко мне на двор, да подводы свои доставьте и бочки, дело наладим.

— Ладно! — крикнули мятежники и разошлись.

Ночь была темная, и возили гилевщики к Нестерову золу и бочонки.

На другой же день, незаметно для горожан, воспользовавшись темнотою ночи, бочки свезены в ближайший от Новгорода лес и уложены на полянке.

На третий день раздался кличь у земской избы об измене Морозовых и о селитре.

Гилевщики бросились к церковным колокольням, и начался сплошной набат. Народ побежал к земской избе и, услышав об измене и селитре, забрал обывательские подводы и огромной толпой отправился за бочонками селитры.

Забрав бочонки, толпа при набате вступила в город, все улицы были наполнены негодующим народом, и бочки с торжеством отвезены на пушечный двор. Здесь главари мятежа, воспользовавшись смутой, забирали пушки, чтобы везти их для укрепления Каменного города. Мысль была — овладеть крепостью, чтобы можно было дать отпор войскам, коли они придут из Москвы.

Вдруг среди этой сумятицы раздались голоса:

— Воевода! Митрополит!..

Оба они явились на пушечный двор узнать в чем дело.

Волк закричал:

— Теперь уж улика налицо… порох, аль селитра от Морозова к свейцам.

Никон вышел из экипажа и подошел к бочонкам, лежавшим на пушечном дворе.

— Топор! — крикнул он.

Кто-то из толпы подал топор.

— Рубите один бочонок, — обратился он к народу.

Выступили Волк, Лисица, Жеглов и Нестеровы.

— Рубить нельзя, — закричал Волк, — взорвет.

— Рубите, — внушительно обратился вновь Никон к толпе.

— Всем жизнь-то дорога, — раздались голоса.

— Так я сам бочонок разрублю! — крикнул Никон, — схватил топор и направился к бочонкам.

Народ отхлынул от бочонков на огромное расстояние.

И воеводу взяло сомнение.

— Святейший архипастырь, а коли взорвет? — сказал он, дрожа от ужаса.

— Уйди, князь, а я помолюсь Богу, раскрою бочку и ложь!.. Отойди, пока я тебя не покличу.

Воевода удалился на довольно большое расстояние.

Никон разрубил дно одного бочонка и высыпал оттуда золу.

Он начал делать знаки, чтобы воевода приблизился.

Князь Хилков утвердил, что в бочонках зола, а не порох и не селитра.

— Это крамольники, воры, гилевщики сделали, — заметил Никон, — чтобы раздуть смуту. Теперь идем к народу и разоблачим их.

Гилевщики же, видя, что их выдумка не удалась, начали в народе мутить, и раздались голоса:

— Чародейство.

— Волшебство.

Вот почему, когда к народу приблизились Никон и воевода, многие в толпе шептались:

— В Волхов, с моста.

— С башни.

Но гилевщики уж значительно потеряли в доверии массы, и многие из народа бросились к бочонкам. Удостоверясь, что там зола, они начали разбивать и другие бочонки и, таким образом, в полчаса, не более, все они были раскрыты, при громком смехе большинства народа.

— Это обман…

— Злой умысел.

— Переполох гнусный.

Раздались грозные голоса:

— Долой гилевщиков… Все один обман.

При этих криках главные гилевщики заблагорассудили поспешно удалиться.

Несколько дней спустя Никон потребовал к себе главарей мятежа, — те значительно присмирели, и он посоветовал отпустить Соловцева в Москву.

Гилевщики согласились, и Жеглов отъезжающему сказал:

— Это дело не я затеял, я сижу в земской избе неволею, взяли меня из цепей миром; а если бы меня земские люди не взяли, то было бы еще хуже: я унял смертное убийство и грабеж и датского посланника не дал до смерти убить.

XXV Грозная кара

В половине апреля по московской дороге к Новгороду двигалась небольшая рать, предводительствуемая князем Хованским.